— Неприятно, зато надежно, — удовлетворенно оценил положение Раж.

Брих заметил, что деревянная щеколда хижины отодвинута, и показал на нее.

— Кто там? — без всякого волнения обратился Раж к горцу.

— Один господин… Еще со вчерашнего дня.

Они вошли; Бриху пришлось наклониться, чтобы не стукнуться о притолоку. В лицо пахнуло запахом сопревшего тряпья и плесени; сквозь щели в ставнях пробивался скупой свет. Несколько жестких коек, пять грубо сколоченных стульев, полуразвалившаяся и давно не топленная печь. Грязные одеяла на койках воняли резким мужским потом, темные углы сплошь затканы паутиной. На земляном полу — россыпь окурков: видимо, эта жалкая хижина оказывала свое заплесневелое гостеприимство уже многим беглецам. Растоптанный тюбик губной помады, консервные банки, протертые стельки, треснувшее зеркальце, на печи — старая газета.

— Черт возьми! — воскликнул Раж. — Пусть меня повесят, если это не Борис!

Молодой человек в белом свитере поднялся с лавки и, не вынимая рук из карманов, подошел ближе. Лицо его все еще было в тени.

— Попал в точку, Раж! Это я и есть, во всей своей красе и обаянии!

И, помолчав, добавил с легким вызовом:

— Имеете что-нибудь против?

Раж некоторое время пристально глядел на него, потом сбросил мешок наземь и ответил:

— Все зависит от вас! Мы свои счеты покончили, а здесь не место для глупостей. Как вы находите?

Борис облегченно вздохнул.

— Согласен! И — оставим это. У нас, по-моему, довольно других забот, чтобы драться здесь, хотя… — махнул он рукой.

— Как вы сюда попали?

— Куда не попадет ловкий человек? Вот будет весело, когда привалит Камил со своей трясогузкой! Рожу скривит, словно лимон пососал!

— Вы знакомы? — Ондра хотел представить Бриха. Борис помнил его смутно, но протянул ему холеную руку и дружески осклабился:

— Тоже жертва Февраля?

Брих неохотно пожал плечами:

— Как посмотреть… Может быть…

Не интересуясь им больше, Борис вернулся к своей скамье. Предложил сигарету Ондре; Брих, сложивший у печки свой рюкзак, слушал их разговор. Спокойно, без волнения, оба ругали новый строй, а исчерпав эту тему, принялись ворчать на промозглый холод — здесь и вправду было сыро. Борис подышал на руки и потер их. Брих не знал, понимает ли Ханс достаточно по-чешски, но тот, видимо, понял: встал с табуретки у печки и проворно развел огонь. Настрогал кривым ножом пучок лучинок из смолистого полена, поджег их в печке контрабандной зажигалкой. Когда промозглый воздух в хижине согрелся, Ханс опять спокойно уселся на табуретку, вытянув тощие паучьи ноги, скрестил руки на груди, склонил голову и задремал.

Брих, сидя на стуле, жевал хлеб с сыром.

Молчали. Борис от скуки принялся насвистывать затасканную джазовую мелодийку, притопывая в такт носком ноги. Потом хлопнул ладонью по скамье, протяжно зевнул.

— Черт знает какая тоска! Это вонючий Зигфрид запретил мне заводить патефон. А у меня пластинки — первый сорт! Тащишь все это из самой Праги, а теперь подыхай со скуки!

— Вы, вероятно, спутали наше путешествие с воскресной прогулкой? — злобно спросил Ондра.

— Господи, да не делайте вы из этого роман ужасов! Карл Май[31] вышел из моды! Здесь нас никто не застукает. А хоть бы и так! Ну и что? Неужели вы позволите отвести себя вниз, в каталажку? Ведь взяли бы мы с собой на тот свет, в пекло, хоть одного красного, а?

— Не расходуйте храбрость раньше времени, Борис! Я говорю не об опасности, а об осторожности. Речь идет не только о вас!

— Ладно, ладно! Ну что ж, в картишки перекинемся?

Они сели за стол, зашлепали картами. Борис играл плохо и азартно, в одну минуту проиграл уйму денег и швырнул карты на стол.

— Ффу — вот не везет!

Брих приоткрыл ставню. Маленькое окошко со стеклом, засиженным мухами, было обращено в сторону границы. Там… там, где над пиками высоких елей кружит коршун, — там чужбина, подумал он, и мутные мысли овладели им.

Из ветреной дали долетело тоненькое звяканье деревенского колокола.

Било полдень.

2

Перед самым вечером, в шорохах ливня, явились Калоусы с Иреной. Кряхтенье Калоуса слышалось еще за дверью. Они ввалились в хижину, внеся с собой ветер и дождь. Привел их тот же Ханс, тощий и суковатый, как еловый сушняк; на этот раз голову его прикрывал насквозь промокший мешок. В этом капюшоне Ханс смахивал на какого-то лжепророка или вождя секты фанатиков.

— Ну, вот и мы…

Прибывшие были разбиты и телом и духом. Толстяк меховщик, обливаясь потом, кряхтел под тяжестью своих чемоданов; его волосы, мокрые от дождя, слиплись, свисали над толстым подвижным носом, обрюзгшее лицо было злобно-усталым.

— Уф! Я думал, пробил мой последний час, друзья мои! — просипел он, хватаясь за сердце, чтобы умерить его бешеные скачки. Увидел в печке огонь и поспешно придвинулся к теплу, с удовлетворенным ворчанием потирая озябшие руки.

— Боже, как хорошо, как хорошо!