Условившись таким образом на своих сборищах, три заговорщика отправили послов к Клодовигу, чтобы объявить ему о предприятии, задуманном в его пользу сообщить во своих намерениях и заключить с ним уговор. Юный принц, ветреный характером, честолюбивый и неосторожный, обещал, в случае удачи, все, чего от него требовали, и даже с избытком. Когда наступило время действовать, то распределили между собой роли. Священник Рикульф должен был подготовить будущее низложение Григория, возбудив против него, в городе, зачинщиков смут и тех, которые, по чувству областного патриотизма, не любили его, как чужестранца, и желали видеть на его месте туземного епископа. Под-диакон Рикульф, некогда один из самых смиренных притрапезников епископского дома, с намерением поссорившийся с своим главой, чтобы свободнее видеться с Левдастом, опять начал показывать епископу покорность и притворное раскаяние; он старался снова войти в его доверие, вовлечь его в какой-либо подозрительный поступок, который мог бы служить уликой [380] . Наконец, сам бывший турский граф, не колеблясь, принял на себя самое опасное поручение — отправиться в суассонский дворец и переговорить с королем Гильпериком.

Он отправился из Тура около апреля месяца 580 года и будучи допущен до короля, тотчас по приезде, в беседе с-глаза-на-глаз, сказал ему голосом, которому старался придать в одно и то же время важность и убедительность: «Доселе, благочестивейший король, я охранял твой город Тур; но теперь, когда я отрешен от должности, помысли, как-то сберегут его; ибо да будет тебе известно, епископ Григорий намерен предать его сыну Сигберта [381] ». Как человек, раздосадованный неприятной вестью и прикрывающий испуг своей недоверчивостью, Гильперик грубо отвечал: «Неправда». Потом, высматривая в чертах Левдаста какой-либо признак смущения и колебания, он прибавил: «Ты пришел теперь с такими доносами потому, что тебя отставили» [382] . Но бывший граф турский, ни мало не теряя своей смелости, отвечал: Епископ творит и другое; он разносит про тебя оскорбительные слухи; говорит, что королева твоя в блудной связи с епископом Бертраном» [383] . Задетый за самую живую и раздражительную струну, Гильперик впал в такую ярость, что, забыв чувство королевского достоинства, бросился колотить, что было силы, кулаками и ногами, несчастного виновника такого неожиданного открытия [384] .

Когда он излил таким образом гнев свой, не выговорив ни слова, то пришел несколько в себя и сказал Левдасту: «Как! Ты утверждаешь, что епископ говорил такие вещи про королеву Фредегонду?» — «Утверждаю» отвечал Левдаст, нисколько не смутившись от грубого приема, которым встречено было его таинственное донесение: «и если ты решился бы предать пытке Галлиена, друга епископа и Платона, его архидиакона, то они уличили бы его перед тобой в этих рассказах» [385] . — «Но, явишься ли ты сам быть свидетелем»? — спросил король с живейшим беспокойством, Левдаст отвечал, что может представить свидетеля, слышавшего все собственными ушами, причетника турской церкви, на словах которого он и основал донос свой, и назвал под-диакона Рикульфа, не говоря однако о предании его пытке, как за минуту пред тем предлагал для обоих друзей епископа Григория [386] . Но различие, которое он старался установить в пользу своего соумышленника, не входило в расчеты короля. Гильперик, разгневанный на всех, кто только участвовал в оскорблении, нанесенном его чести, приказал наложить на Левдаста оковы и тотчас же послал в Тур повеление задержать Рикульфа [387] .

Этот отъявленный обманщик совершенно успел, в-течение одного месяца, приобрести милость епископа Григория и был по прежнему принят, как верный клиент, в его доме и за его трапезой [388] . Когда по отъезде Левдаста, он рассчитал, по числу протекших дней, что донос уже сделан и имя его уже произнесено перед королем, то начал стараться вовлечь епископа в какой-либо подозрительный поступок, действуя на доброту души его и сострадание к несчастью. Он явился к Григорию с видом уныния и глубокого беспокойства и на первый вопрос о том, что с ним случилось, бросился ему в ноги, завопив: «Я пропадший человек, если ты не поспешишь мне на помощь. По наущению Левдаста я говорил вещи, которых не должно было рассказывать. Выдай мне, немедля, позволение уехать в другое королевство; ибо если останусь здесь, то королевские чиновники схватят меня и предадут казни [389] ». Церковный служитель действительно не мог ни отлучиться от церкви, при которой состоял, без позволения епископа, ни поступить без письма от него, которое служило пропуском, в другую епархию. Выпрашивая себе увольнение, ради спасения жизни от мнимой опасности, под-диакон Рикульф действовал двулично: старался вызвать существенное обстоятельство, могущее служить подтверждением слов Левдаста, и кроме того желал доставить себе возможность уклониться от действия и выждать в безопасном месте развязку этой обширной интриги.

Григорий ни мало не подозревал причины отъезда Левдаста, ни того, что происходило в то время в Суассоне; но просьба под-диакона, его темные речи, сопровождаемые какими-то трагическими телодвижениями, вместо того, чтобы тронуть, удивили и раздражили епископа. Бурные времена, внезапные перемены, ежедневно прекращавшие, на его глазах, самые блистательные существования, общее недоверие в надежность положения и жизни каждого, приучили епископа к самой внимательной осмотрительности. Он остерегся, и к великой досаде Рикульфа, который своим притворным отчаянием надеялся удовить его в сети, ответствовал: «Если ты держал речи, противныя разуму и долгу, то да падут оне на главу твою; я не отпущу тебя в другое королевство, потому-что боюсь навлечь на себя подозрение короля» [390] .

Под-диакон встал, пристыженный неудачей этой первой попытки, и может-быть готовился попробовать новую хитрость, как был схвачен тайно по повелению короля и отправлен в Суассон. Лишь-только он туда прибыл, как был призван, один, к допросу, на котором, не смотря на свое опасное положение, в точности выполнил условия, заключенные им с обоими соумышленниками. Выдавая себя за свидетеля, он показал, что однажды, когда епископ дурно относился о королеве, тут присутствовали архидиакон Платон и Галлиен, и что оба они повторяли слова епископа. Это положительное свидетельство освободило Левдаста, правдивость которого не казалась более сомнительной и который, впрочем, не обещал дальнейших показаний [391] . Выпущенный на волю, пока участник его во лжи заступал его место в темнице, он имел право считать себя с того времени в некоторой милости, ибо, по странному выбору, король именно на него возложил поручение отправиться в Тур и схватить Галлиена и архидиакона Платона. Поручение это было ему дано вероятно потому что, по обыкновенному своему самохвальству, он выставлял себя единственным человеком, способным исполнить с успехом это дело, и приводил о состоянии города и расположении граждан рассказы, наиболее способные встревожить подозрительный ум короля.

Левдаст, торжествуя возвращение значение доверенного лица и счастия, которое, казалось, было уже в его руках, отправился в путь на святой неделе. В пятницу на той же неделе в покоях, принадлежавших к турской соборной церкви, произошло великое смятение, произведенное буйством священника Рикульфа. Этот человек, уверенный в осуществлении своих надежд, нисколько не пугаясь задержания под-диакона, своего тезки и соумышленника, видел в том только шаг к окончательной развязке, которая должна была привести его к епископству [392] . В ожидании успеха, в котором он более не сомневался, голова его разгорячилась до того, что он, словно опьянелый, сделался неспособным управлять ни своими действиями, ни словами. В одну из тех перемежек церковной службы, когда священнодействующие отдыхали, он несколько раз прошелся с надменным видом перед епископом и наконец громко сказал, что следовало бы очистить город Тур от Овернцев [393] . Григорий не очень обиделся этой неприличной выходкой, не зная побудительного к ней повода. Привыкнув слышать, особенно от простолюдинов своей церкви, грубый тон и выражения, которые все более и более распространялись в Галлии из подражания варварам, он отвечал без гнева и с достоинством, несколько аристократически: «Несправедливо, что овернские уроженцы здесь чужие; ибо кроме пяти, все турские епископы происходят из фамилий, связанных родством с нашею; тебе бы следовало знать это» [394] . Ничто не могло раздражить в такой мере столько зависти честолюбивого священника, как подобный ответ. Он был так взволнован, что, не владея более собой, прямо приступил к епископу с ругательствами и грозными телодвижениями. От угроз он перешел бы к побоям, если бы вступившиеся церковнослужители не предупредили крайних проявлений его бешенства [395] .

На другой день после этих беспорядков, Левдаст приехал в Тур; он вступил в город тихо, без вооруженной свиты, как-будто прибыл по собственным делам [396] . Такая скромность, вовсе не в его характере, вероятно была ему указана именным повелением короля, как средство удачнее исполнить предстоявшее ему задержание двух друзей епископа. Остальную часть дня он притворился занятым посторонним делом; после того напав внезапно на свою добычу, занял толпой ратников жилища Галлиена и архидиакона Платона. Оба они были схвачены самым насильственным образом, разоблачены и скованы друг с другом железными цепями [397] . Провожая их таким образом через город, Левдаст таинственно объявлял, что будет расправа со всеми врагами королевы, и что вскоре схватят самого главного преступника. Хотел ли он дать высокое понятие о своем таинственном поручении и важности пленников, или действительно боялся какой-либо засады или бунта, но только при выходе из города принял необыкновенные предосторожности. Вместо переправы через Луару по турскому мосту, он решился переплыть ее с обоими пленниками и их стражей на пароме, оставленном из двух лодок, связанных между собой помостом и движимых другими лодками на буксире [398] .