Георгина бросила на Пола Бигелоу вопросительный взгляд и пожала плечами:

– Она меня не любит.

– Я это заметил. И не в первый раз. – Он оглянулся через плечо. – Семпака ведь уже давно в этом доме, да?

– Сколько я себя помню. – Георгина отделилась от своего темного закутка и двинулась к Полу Бигелоу. – Мою мать она до сих пор почитает сверх всякой меры, а мне как раньше, так и теперь внушает такое чувство, будто я какая-то преступница. Будто я совершила что-то ужасное, чего она никак не может мне простить.

– Вам нельзя так думать. – Он поднял руку, будто хотел погладить ее по плечу; но в последнее мгновение, казалось, одумался и просто прочесал пятерней свои коротко остриженные волосы. – Я был уже большим парнем, когда за один год лишился сначала матери, а потом и отца. И все же мне трудно даже представить, как бы я это пережил без моих братьев. – Его взгляд блуждал по саду, пока не остановился на Георгине. – Должно быть, ребенком вы чувствовали себя здесь очень одиноко.

Внезапно Георгина почувствовала себя неуютно, будто стояла перед Полом Бигелоу полураздетой, и обхватила себя руками. Он нагнулся к ней так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание.

– Я хотел бы быть вам добрым другом, мисс Финдли, – тихо сказал он.

За спиной у них раздалось покашливание, и Пол Бигелоу быстро отступил от нее на шаг.

– Спокойной ночи, мисс Финдли. – Он взял свой стакан. – Спокойной ночи, сэр.

Гордон Финдли пробормотал ответ, когда Пол Бигелоу проходил мимо него, и встал рядом с Георгиной возле перил. Ее сердце с надеждой заколотилось. Она взглянула на отца, похожего в сумерках на корявый березовый ствол в серебристо-черных тонах.

– Было очень любезно с твоей стороны заглянуть вчера ко мне в контору, – сказал он после некоторого молчания. – Неожиданно. Но я был рад.

У Георгины остались размытые впечатления от складов фирмы Финдли и Буассело, их снова и снова накрывало волной того опьянения, в которое ее ввергла встреча с Рахарио, и в этом потопе уцелели лишь несколько островков.

На удивление мало что изменилось в этих складах – начиная от, казалось бы, беспорядочного нагромождения ящиков, мешков и бочек на нижнем этаже, источавших запах древесины и металла, перца, чая, имбиря и всех других товаров, которые были здесь временно сосредоточены. И кончая конторой наверху – с ее счетоводными книгами, стопками бумаг и географическими картами на стенах, – душный воздух которой лишь слегка шевелился от опахал пунка-валлахов.

Гордон Финдли сдержанно прокашлялся:

– Ну что… ты снова ожила?

– Немного, да. – Георгина улыбнулась чему-то своему.

Насколько беспомощным и неуверенным Гордон Финдли казался здесь, дома, в присутствии дочери, настолько же решительным и деятельным показывал себя в своей конторе, прямо как раньше. С Полом Бигелоу в своем тылу они управляли фирмой как две шестеренки в безупречно смазанном и отлаженном часовом механизме.

Его пальцы нервно поглаживали перила.

– Ты останешься здесь? Надолго?

Вопрос был как пощечина; Георгине понадобилось несколько мгновений, чтобы снова собраться.

– Естественно, я останусь. – Голос ее звучал как подраненный. – Ведь здесь все-таки мой дом!

– Да. Конечно. – Его шумное астматическое дыхание приобрело подобие вздоха: – Тогда мне, пожалуй, придется попросить мистера Бигелоу подыскать себе новое пристанище.

Сожаление, прозвучавшее в этих словах, было как еще один удар по другой щеке.

– Пока не пошли разговоры. – Он задумчиво покачал головой: – Да, пожалуй, это надо сделать.

Георгина, ослепшая от слез, смотрела в пустоту.

– Не знаю, каково тебе здесь будет, – сказал отец после некоторого молчания. – У меня уже много лет нет почти никаких контактов вне деловой жизни. Изредка общий ужин или небольшая выпивка, все чисто в мужской компании. И некому позаботиться о том, чтобы ты выходила в свет. Сейчас или через год-другой. Балы, чаепития или что там бывает сейчас у молодежи. Я не имею ни малейшего понятия, что нужно такой юной даме, как ты. И не знаю, кого бы из немногих здешних дам я мог бы попросить взять тебя под свое крыло. Тебе бы здесь понадобился кто-нибудь вроде Стеллы ну или… Жозефины.

К концу своей речи он перешел почти на шепот, подавленный тяжестью печали, которая все еще угнетала его.

– Мне не нужно все это, – вырвалось у Георгины. – Я просто хочу быть здесь!

Гордон Финдли посмотрел на дочь долгим взглядом. По его лицу, словно высеченному из камня, прошла первая трещина, потом разломы, причиняющие ему боль.

– Ты невероятно похожа на свою мать, – хрипло прошептал он.

Ты дитя тропиков, моя шу-шу. Как и я.

Слезы покатились по щекам Георгины: