Мы поднимались по Иногородней, растекаясь меж куч нарытой земли, труб и перекрытий, перепрыгивая через траншеи. Тихая и застенчивая Лида Коровомойцева остановилась впереди меня, держа голубой, как ее глаза, цветочек.

— Гля, Вань. Это у нас временная столовая, ты не думай. У нас вон будет столовая, гля, — показала она, радостно-взволнованная, на почти уже построенное здание, от которого шли заляпанные известью и цементом строители, и один, с белым, курпейчатым чубом, только еще пробивающимися усиками, похожий на Алешу Поповича, нес, качая из стороны в сторону, ту самую черноглазую пичужку, которая раскатывала асфальт. — Кирпичная будет столовая. С залом из стекла. И клуб у нас будет, гля.

«Да! Не вылетел в трубу мой Труболет!»

Черноглазая пичужка стукала маленьким своим кулачком белочубого красавца, чтобы он ее отпустил, однако другой рукой цепко держалась за крепкую его, кирпичного цвета шею и зыркала по сторонам озорно-счастливыми глазами.

— И клуб будет?

— С кинозалом и со сценой, Вань. И библиотека будет, гля, — тихо говорила Лида Коровомойцева, блестя синими своими глазами и гладя цветочек, на который посматривала с тихой своей улыбкой. — Мы уже книжки и журналы собираем.

— У нас, Ванюшка, и Черемушки свои будут! Труболетовские Черемушки! — кричала Пащенчиха. — Вон, смотри, уже фундамент под дома залили. Это наши Черемушки будут! — громче всех кричала Пащенчиха, показывая главную улицу Иногородней (как у нас называли эту сторону хутора), по которой, я помню, ходили под руки парубки и девчата в венках и с ветками, запруживая улицу в несколько рядов, пели песни, водили хороводы и, чтобы вызвать дождик, обливались на троицу из ведер, доставая воду в колодце, который был около Исаевых. — Эти хаты снесут, большие дома будут!

— Да, — ликовал я, — родину мою теперь никакая сила не возьмет!

Пащенчиха дергала меня, кричала:

— Уже и песня есть про Труболет! Слышь, Ванюшка?

— Какая песня?

— Я не пою. У меня нету голоса. А слова такие: «Как не любить наш Труболет? Он в сердце отзовется! Наш Труболет теперь растет и в книгах остается!..» А песню знаешь кто сочинил? Ванюшка Бортников, который живет на том месте, где вы жили. Наш Труболет теперь никакая буря не возьмет! Никакой град не разобьет!

— Да, — вспомнил я, — дядя писал: здесь страшный град был…

11

— Ой, что тут было, если бы ты видел! — взлетело сразу несколько голосов. — Тут все смешало с землей! Вот эти катавалы были как одна снеговая гора! — И я не успевал схватить, кто это кричал. Слышал и слушал их всех, удивляясь и радуясь той силе, которая воскресила к жизни моих земляков.

Елена Михайловна Колодезная, сияя среди хуторян расцветшей своей красотой и возвышаясь над всеми, показала могучими оголенными руками:

— Вот здесь река образовалась. Тут была страсть господняя! Как зашли тучи от Спокойной, полосой, скрежещут, как танки гусеницами. Летели не градины — снаряды. Что ты! Крыши шиферные посыпались, как стекло. А грохотало — точно это пушки садили. Сначала тьма кромешная. А как прошумело, прогрохотало, глянули на гору — бело все, точно это ледник с Эльбруса сполз. А тут солнце. Как двинула вода, вот эту походку, — она показала оголенной рукой на техмашину с фургоном, — как щепку, понесло в овраг, вон там уткнулась. Два овчарника смыло. А овец погибло сколько! Как подхватило — только мелькают!

Лида Коровомойцева пригладила, улыбаясь, голубой свой цветок, глядя на него своими нежными голубыми глазами, сказала:

— Пятнадцатого мая это было, никогда не забудем.

— Разве такое забудешь?

Лида продолжала, вертя в пальцах цветок:

— Град прошел перед обедом, часа два шел, а потом как взяло солнце! Как начало таять — из каждой балки река…

И опять отовсюду засверкали голоса и глаза:

— Да что ты! Птичник, что был за Казачьей, ты его должен помнить, так и слизало. Надвинулась гора льда. Смяло, затопило, обломки в Уруп снесло. Две кошары смыло. А овец как подхватило. И с катавалов, где паслись, и с база, к бонитировке и стрижке готовили. Как понесло. В волнах, среди сбившихся, как масло, льдин, лезут друг на дружку. Давят, топят, барахтаются. А которые уже и вздулись; как подушки, плывут. Да что ты! Мы кинулись спасать. Все, кто тут был. И стар и мал.

— Внук мой, ему восемь исполнится вот, и тот спасал, — грубым голосом протрубила Мошичка.

— Все кинулись?

— Да что ты, Ваня! Наши ж овцы, нашего хозяйства. Начальство понаехало… Новый секретарь райкома, Червонов, и тот вытаскивал.

— Да тут все были героями, Ванюшка! Все как один совершали героизм! — кричала Пащенчиха, стараясь быть на виду. А кругом кипели, сверкали, взлетали голоса:

— Что тут было, если бы ты видел! Вот тут, внизу, день и ночь костры горели. Вода ледяная, вперемешку с градинами. Вылезешь, вытащишь какую, отогреешься и — опять в воду.