И тут же подумал: «Да она все знает, моя няня, все!» Дарья Филипповна посмеивалась, любяще глядя на свою дочь из своего угла. Я поднялся, не в силах больше держать распирающей меня лжи. Няня тоже подхватилась.

— Уже и уходишь?

— Пора, няня.

— Давай же хоть повечеряем. Что же мы?

— Спасибо, нянечка. Я вечерял, — врал я. — Мы сегодня ездили по хозяйствам, нас всюду кормили, — врал я дальше. И все больше ненавидел себя.

Няня смотрела на меня перепуганно, но вместе с тем — преданно и любяще. И в глазах ее, в удивительных глазах ее, в черных глазах ее стояли чистые, выражающие боль за меня, прямо кричащие слезы.

— Я, может, завтра приду, — сказал я. Хотя ясно сознавая, что могу не прийти. Вряд ли завтра найду в себе сил, чтобы прийти. Я приду. Обязательно приду. Только, может, не завтра. А может, и завтра. Может, и найду в себе сил завтра. Я же солдат! Привык выполнять данное слово! И, может быть, найду в себе чистоты… Я обнял маленькую мою, старенькую няню. — Дорогая моя няня! Спасибо вам за все, милая моя нянечка! И вам спасибо, бабушка, Дарья Филипповна. — Я поцеловал обеих. — Спасибо. И извините меня. Если я сейчас не засну, то совсем не засну.

За двором, напротив автостанции, еще кипевшей людьми, я сказал с наигранной веселостью:

— Ну, хватит меня провожать, няня. Разрешите, я еще вас поцелую. — И поцеловал. В ту же ее морщинистую, по-девичьи вспыхнувшую щеку. — Спасибо за все, нянечка. За то, что сберегли мне жизнь в то трудное наше время. И что спасаете меня теперь.

Она не поняла. Из-за своей чистоты. И из-за своего любования мною.

— Простите меня, няня. За все, — сказал я. — И пусть все меня здесь простят, на родине… За все, что налипло на душу, которую вы сохраняли. — Я взял ее руку. Пожал. Она достала из-за кофточки и сунула мне свернутую в трубку тетрадь. — Что это?

— Песни и частушки, — отвечала она, вся живя мной и ничего не понимая и не желая понимать, кроме своей любви ко мне. — Ты как-то говорил в ильичевском Доме культуры, что собираешь. Я вот записывала…

Пусть я сам себя сожгу за столом, но напишу все, ничего не скрыв: ни того, что было со мной и что во мне; ни того, что было вокруг, что было с моей родиной и всей страной; я сожгу себя, чтобы свет от этого костра осветил путь и будущее моей дочки и всех ее сверстников… Что ж? Будем считать, что я такой и есть — маленький, каким оберегала меня няня; и будем расти, очищаясь от всего ненужного, налипшего в жизни…

Я уснул в эту ночь без снотворного, лишь разобрал несколько няниных неграмотных дорогих строчек-закорючек, так похожих на мамины, и спал крепко, чувствуя, что в эти святые минуты никакого снотворного не надо…

Попутчица

— Вот спасибо тебе, касатик, что взял. Сразу видно, внимательный. Куда бы только корзинку пристроить? Да ладно, я ее на коленях подержу. А то вдруг побьются яички! Я ж их штучка к штучке собирала. Каждое знаю до пупырышка. А как же! Еще в курице знала, какое будет. Без этого в хозяйстве нельзя. Любовь ко всему, за что ни возьмись, требуется. Вот, к примеру, ваше дело, шоферское. К нему тоже сердце нужно. А разве все сознают это? Нет, не все. Иной раз попадет какой лихач, так пока доедешь, от костей все отстанет. А ты машину правишь, ровно клад везешь. Ехать с тобой — одно удовольствие. И дорога чувствуется, как рубашка новая. Что? Что ты сказал? Фу! Хырчит твой мотор, как поросенок недорезанный, забивает голос. Говоришь, цокотуха? Угадал, касатик, угадал. Вот такая я сроду. Это ты как в воду глянул…

Ну, наконец еду. Уж думала, придется в кювете ночевать. Машины шмыгают одна за другой. От голосования чуть рука не отнялась. А ни одна не берет, потому, видят, старуха. Только ты вот выручил. Душевное тебе спасибо. Дай бог тебе здоровья и жену хорошую, ежели не женат. Такую, чтоб и на работе шустра и родителям покорная. Не такую, какие моим дуракам достались. Боже упаси!..

О, о! Запрыгала! Вот норовистая! На чем же она так? Э, так стекло у тебя все заляпано. Застит дорогу. Ну-ка, останови. Я услужу тебе за твою доброту…

Что? Мои глаза? Не говори глупостей! Мои глаза очень даже зрячие. Все насквозь вижу. Я ежли посмотрю…

Да что ж это так лихорадит машину? Бедные яички! Не доживут до срока. Видно, перехвалила я тебя. Да осторожнее! Уж ты осторожнее, будь ласков. Посчитай, сколько их тута! Вот… Вот, так… Вот умница! Ты, по всему видно, слухьяный. Не в пример иным. Что? Громче говори! Кому везу? Думаешь, детям? Нет уж. Хватит. Было время, возила, дорожкой выстилалась. Чуть весь дом не спустила с рук. И, пока тащила, была хорошей. Привечали — куда!.. Прямо на руках носили. А потом, думаю, стоп. Дай, думаю, проверю, какие вы благодетели для матери…

Сейчас мы ничего, слава богу, живем. Коровку завели со стариком, птица. А было невмоготу: разруха, не продохнешь. Детей куча, а кормить нечем. Да все дорого и достать негде. Картошка только и выручала. У нас в предгорье картошки — завались. Себе картошка. Агелам тем — тоже картошка… Несешь, бывало, к автобусу чувал, глаза на лоб лезут… Словом, пока выучила их, чуть сама богу душу не отдала… Вот, думаю, учтете ли вы, дети, родительские старания? И чем вы отблагодарите мне? Держу это в мыслях, а сама заявляюсь с пустыми руками, как есть, в стареньком платьице, которое специально разыскала на чердаке. Иду в первый черед к старшему, к Петьке. Сделала на лице такое страдание, аж самой себя жалко стало. Захожу: и он, и она дома. Детей кормят. Вытаращились все на меня, а я как ударюсь в слезы. Вот, мол, дети мои дорогие, несчастье на нашу голову свалилась: сгорела хата дотла…