Но только сбросил рюкзак, как увидел внизу над своим ручьем огонек. Кто там обосновался? Такой же лесной шатун, как я, или кто-то недобрый таился в глухомани? Да что гадать? Кто бы он ни был, двум кострам рядом не гореть. Доброго человека встречу - ночь скорее пройдет, недоброго - может, узнаю, с чем он пришел.

Костерок, окаймленный ломким ореолом, потрескивал на стороны искрами, точно живыми светляками. На сошке - котелок. Человек на обломке лесины протирал ружье. За ним - силуэт легкого шалаша. Всматриваюсь из мутной тени в «робинзона». Хотелось заранее понять, кто он и что делает в горах.

Но что такое? Кажется, женщина! Ну да, она. В этом я окончательно убедился, когда она, поставив ружье к стенке шалаша, повернулась в мою сторону и сказала:

–  Чего остановились? Идите к свету.

Мягко сказала, спокойно, а мне эти слова выстрелами показались. Как она увидела меня во тьме?

Подошел. Снял рюкзак. Поздоровался.

–  Добрый вечер!
– ответила. Серые глаза смотрели широко и остро, как у ночной птицы.

–  Не напугал?
– спрашиваю.

–  А чего в вас страшного?
– усмехнулась она озорно.
– Я слышала, как вы еще в балку ломились. А если человек идет по лесу, как горец на скрипучей арбе едет, то он, по-моему, честен и добр… Что же стоите? Садитесь.

Она заправляла кипяток чаем и сахаром, а я рассматривал ее лицо. Свежие, чуть припухшие губы, уверенно вздернутый носик и румянец на смуглых щеках очень молодили ее. Только морщины у глаз, как птичьи следы, да стойкие прорези на крутом лбу напоминали об уже немалых годах.

Перехватив мой взгляд, она жестко спросила:

–  Кто вы и что делаете в горах?

Я назвал себя. Сказал, чем занимаюсь. Брови ее приподнялись, в глубине глаз засветилась радость.

–  Так это, значит, вы предлагали, кроме всех иных мер, лишать замеченных в браконьерстве трудовых отпусков? Помню, читала.

Я обратил, наконец, внимание на ее форменные гимнастерку и брюки. Мирнова! Кто же еще? Другой лесиички в этих местах нет. Вот какая она, «хозяйка зеленого дома!»

–  А это вы, - говорю,- заставили директора нашей промбазы за покушение на оленя перенести в горы два центнера соли-лизунца?

Вовсе не два, много меньше.- Она мягко усмехнулась.
– У него ожирение сердца, и я едва самого его доволокла от Хаса. Хлюпок, а туда же, в браконьеры… Да что о них? Давайте пить чай.
– Выложила из рюкзака на салфетку домашние припасы, сняла с сошки котелок.
– Кружка у вас, надеюсь, есть? А то я не собиралась принимать гостя.

–  Найдется, - говорю.
– Такие гости, как я, обязаны носить шансовые инструменты.

Много я слышал с Галине Мирновой. Рассказывали, например, что вскоре после Отечественной какой-то заезжий фотокорреспондент женился на этой «дикой серпе» и увез ее в город. Но не прижилась горянка к городскому двору. Года через два с сынком Веней на руках она вернулась в родное село. Говорили, что она смеялась и плакала, глядя па горы, пила из каждого ручейка, попадавшегося на пути. Что случилось между ней и мужем, так никто и не узнал толком. Любопытным Галина говорила: «Хорошо жилось - не работала, одевалась модно, в театр ходила… В общем, как сыр в масле…» На вопрос, почему разошлась, отвечала туманно: «Слишком, мол, хорошо - тоже нехорошо». Тогда же она поступила в лесную охрану и, оставив родное село, ушла с матерью и сыном на далекий лесной кордон. И здесь, в теснинах гор, она нашла свое призвание.

–  Ну как чай?
– остановила она ход моих мыслей.

–  Отменный! Не пойму только, чем приправлен.

–  Эх вы, натуралист! Даже вкуса иван-чая не знаете.

–  Что поделать,- говорю,- не все сразу. Хожу вот, учусь.

О многом хотелось спросить эту лесную фею. Но было как-то неловко приставать и ней с расспросами.

–  Так ничего и не боитесь?
– опять спросил я.

–  А чего, по-вашему, надо бояться?

–  Как же? Звери, человек злой и вообще… женщина ВЫ.

–  О лешем бы еще вспомнили, - блеснула она усмешкой.
– Со зверями я дружна с детства. А злой человек пусть меня боится. Женщина вовсе не слабее мужчины, если она здорова и не белоручка. Меня пугает не это…

Она вдруг насторожилась. В притаившейся за костром тьме что-то заскреблось и застучало: дук-дук-дук, как палкой по дну ведра.

–  Ну, задам я этой нахалке!
– пообещала Мирнова невидимому возмутителю порядка и стремительно растаяла в темноте.

Что там произошло? Предположить было можно, а точно не сказать. А вот она словно нешифрованную радиограмму прочла. Я бросил в огонь сушняка - тьма отступила и затаилась шагах в пяти.

Вот тишину резанул свист. Что-то закопошилось, зашуршало в прикоржавленной листве. И опять - покой. Его не нарушали, а подчеркивали шум ручья и треск валежа на костре.

Вернулась лесничка неожиданно. Возбужденная, с беретом в руке. Села на прежнее место и облегченно вздохнула.

–  Куница ловила белку. Такая настырная, не угомонишь. Как будто белки для того и живут, чтобы их съедали.- Легким движением убрала волосы подберет и, продолжая прерванный разговор, сказала: - Я боюсь другого. Малодушия перед природой и всем созданным ею. Взять хотя бы зверей. У них же не то что у нас - нет ни суда, ни милиции, им некому жаловаться на свои беды. Их заступники - только мы. Но есть люди, которые смотрят на природу прямо-таки по-волчьи.