— Уставать я, понимаешь, стал в последнее время, — говорил царь, прихлебывая чаек прямо из глубокого блюдца с позлащенной каемочкой. — Вроде и не делаю ничего, а утомляюсь, будто целый день трудами занят! Может, старость подходит?

— Не думаю, — улыбнулся Серапионыч, который пил чай из кружки, но с привычной добавкой из скляночки, которую постоянно хранил во внутреннем кармане. — Я уверен, что человек настолько стар или молод, насколько старым или молодым он сам себя чувствует. В вашем же случае, любезнейший Государь, я думаю, имеет место сочетание многих разных причин.

— Например?

— Ну, например, раньше вы снимали усталость и напряжение способом вечным, как мир, а с тех пор как с моей скромной помощью вы от него отказались… — И, с лукавинкой глянув на собеседника, доктор предложил: — А хотите, я вас опять к нему приохочу?

— Нет-нет, да что ты! — как-то даже испуганно замахал руками Дормидонт. — Я ж как подумаю, какую жизнь раньше вел, как сам себя хмельным зельем изводил, облик человеческий в себе губя, так всякий раз, понимаешь, сам себе противен становлюсь. Нет уж, эскулап, ты мне чего другого пропиши!

— Ну ладно, — решился доктор. — Быстрых результатов не обещаю, но попытаться можно.

Отпив еще немного чаю, Серапионыч прокашлялся и заговорил низким голосом, не очень умело подражая интонациям Каширского:

— Даю вам установку…

Серапионыч осекся — он увидел, как Дормидонт резко побледнел, стиснул зубы, а в глазах его явилась тень невыразимого страдания.

— Ну что ж ты замолк? Продолжай, — выдавив из себя улыбку, с каким-то даже вызовом промолвил царь.

— Но мне кажется, Ваше Величество, что воздействие моих слов…

Царь стукнул кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули:

— Продолжай!

— Вы должны добровольно отказаться от усталости, — продолжал доктор уже своим обычным голосом, — и передать ее…

Серапионыч вновь замолк — Дормидонт застонал и сжал голову руками:

— Прекрати, эскулап. Не надо! — И, как бы придя в себя, добавил: — Давай лучше выпьем.

— Но вы же не пьете, Государь, — напомнил доктор.

— Того вина, что дон Альфонсо привез, — указал царь на кувшинчик, который все еще стоял на обеденном столе. — Брат Александр знает, что я теперь не употребляю, оттого и вина прислал бесхмельного. — И Дормидонт сам наполнил две чарки.

Выпили. Помолчали. Решив, что царь уже пришел в себя после неудавшегося «сеанса», Серапионыч заговорил как бы совсем о чем-то постороннем:

— Государь, тут у вас в лесу по всем приметам должны подосиновики водиться, а мы с Надюшей ни одного не нашли…

— Дождей давно не было, — буркнул царь. И, помолчав, добавил, обращаясь не к доктору и даже не к себе, а так — неизвестно куда: — Вот так же все и начиналось — «даю вам установку»… А знаешь ты, эскулап, что это были за установки? — внезапно бросил он пристальный взор на гостя.

— Государь, а может, не надо? — попытался было доктор уйти от разговора. — По-моему, вам тяжело говорить об этом.

— В себе держать — еще тяжелее, — вздохнул царь. — Никому другому я про то сказать не могу — скажут, мол, с ума спятил. А ты меня поймешь.

— В таком случае я весь внимание, — проговорил Серапионыч и откинулся в кресле, приготовляясь внимательно слушать. Хотя уже догадывался, что он услышит.

— Именно эти слова — «даю вам установку» — я слышал постоянно, почти что ежечасно в последние месяцы своего царствования. И вставая, и отходя ко сну — одно и то же…

— Простите, что перебиваю, — перебил доктор. — Вы сказали — «слышал». Вы только слышали, или видели того, кто вам это говорил?

— Нет, не видел, — твердо ответил Дормидонт. — Да и слышал — это не совсем так. То есть я действительно слышал, но не извне, а как бы внутри себя. Может, я выражаюсь не очень ясно, но ты меня понял.

— Да, я понял, — подтвердил доктор. — И даже слишком хорошо понял. Ваше Величество, знакомо ли вам такое имя — Каширский?

— Догадываюсь, к чему ты клонишь, — невесело усмехнулся царь. — Да я и сам тогда подумал — уж не Каширского ли это изыски. И отдал приказание — выяснить, не объявился ли сей проходимец в наших, понимаешь, краях.

— Простите, а кому вы отдали приказание? — с самым невинным видом полюбопытствовал Серапионыч.

— Путяте, — ответил Дормидонт. — И он, недолго времени спустя, ответил, что никакого Каширского в Царь-Городе не обнаружено, но коли сей охальник и чернокнижник появится, то немедля препровожден будет в темницу и предан справедливому суду. И, знаешь ли, вскоре после того разговора «установки» исчезли.

— На время?

— Да. Но потом опять возобновились. И были… Как бы тебе сказать? Даже слова подобрать не могу. Какие-то вязкие. Дремучие. Нет, не знаю, как точнее назвать. Но ты меня понимаешь?