— Вы, казаки-порубежники, такие же бандиты, как ваши визави, чечены и лезгины. Одно лишь обнадёживает — крещёный народ, а так...

— Но именно этим свойством своей натуры и ценен для нас Фёдор Туроверов, — заметил Ермолов.

— А вот это — тебе решать, Алексей Петрович. — Вельяминов отошёл в сторону, вглубь шатра, туда, где господствовал сумрак, словно обиделся или не хотел мешать беседе.

— Присядь, казак. — Ермолов без лишних церемоний придвинул раскладной стул. Сам уселся, широко расставив обутые в ботфорты ноги. — Чего стоишь? Или оробел, герой?

Фёдор уселся, опираясь на рукоять шашки.

— Шашка у тебя чеченской работы, местной?

— Не-а, ваше высокопревосходительство, моей дед по матери кузнецом был. Митрофания — его работа.

— Митрофания, говоришь... — Ермолов задумчиво посмотрел на изукрашенные сложным узором ножны. — Заботиться об оружии умеешь? Любишь оружие?

— Как не любить. — Фёдор смутился. Грозный военачальник с ходу угадал главнейшую из его, Фёдора, страстей. Болтаясь по горам и тайком, в разведке, и в открытую сшибаясь с коварным и жестоким противником, казак Туроверов научился ценить в оружии надёжность и относиться к нему с трепетной любовью. Оба пистолета нахчийской [6] работы казак добыл в кровавой стычке. Они были простыми, орнамент украшал лишь рукояти из рога тура, но били метко и при заботливом уходе не давали осечек. А вот ружьё Фёдор купил у самого мастера Дуски из аула Дарго. Отдал за него неплохого рабочего коня. Кинжалы на наборном поясе чудесной Сирийской работы снял с мёртвого черкашина. Эх, пришиб тогда мерзавца, таскавшего их с Ванькой по горным склонам две недели к ряду.

— Называй меня Алексеем Петровичем, герой, — продолжал Ермолов.

— Так точно, Алексей Петрович.

— Ты, Фёдор, грамоте обучен?

— Так точно. В нашей семье все читать и писать умеют. Мой дед по отцу дьяконом служил.

— Да ты, парень, так же как мы с Алексеем Александровичем, старого рода, — засмеялся Ермолов.

Закурили. Фёдор обратил внимание на генеральскую трубочку.

«Точно такая же, как у почтенного Кирилла Максимовича», — подумалось ему.

— Хоть и поган местный табак, а что делать? — Ермолов выпустил дым из широких ноздрей.

— В поганых местах — поганый табак произрастает, — заметил из темноты Вельяминов.

Он тоже курил. Табачный дым живописными облаками поднимался к бревенчатому потолку.

— Хан Мустафа Ширванский [7] , старая каналья, коварный умысел против нас вынашивает. — Ермолов говорил медленно, в промежутках между затяжками.

Генерал смотрел на Фёдора в упор, лицо снова стало жёстким и сосредоточенным. Генерал говорил о деле.

— Так вроде ж замирился хан с Расеей, — пробормотал Фёдор.

— Слушай старших, казак, — ударил из темноты голос Вельяминова. — Привыкай к дисциплине.

— Он привыкнет, Алёша, привыкнет, — Ермолов снова улыбнулся и продолжил: — Хан Мустафа чрезвычайно богат, а ещё более хитёр и подл. Сей неверный и злоумышляющий подданный государя нашего тайно собирает войско. Планы его темны, но угадываемы. Опасаясь подлых вылазок с его стороны, я посылаю в Тифлис Алексея Александровича с частью войска. С ними идёт и твой эскадрон, казак.

— ...мы к походам завсегда готовы. Лоб перекрестим, ногу в стремя и....

— ...а тебя, Фёдор Туроверов, я оставляю при себе, связником. Случись чего — поскачешь в Тифлис или в Ширвань, или куда Бог приведёт. А пока, суть да дело, будешь о моём оружии заботиться. Я, парень, при моей походной жизни целым арсеналом обзавёлся. Храню его здесь в землянке. Так что милости просим, Фёдор Туроверов — гребенской казак.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — рапортовал Фёдор, вскакивая. Нарядные ножны Митрофании ударились о лесину, подпирающую купол. Разведчик смотрел не на главнокомандующего, а в сумрак землянки, туда, где предположительно мог находиться генерал Вельяминов.

Ермолов смеялся долго и заразительно. Его могучее тело сотрясалось, складывалось пополам. В уголках глаз блестела влага. На шум прибежал адъютант, Николай Самойлов — Николаша…

— Ты посмотри на этого проныру, граф, — хохотал Ермолов, обращаясь к нему. — Вот кто наши райские кущи вдоль и поперёк знает. Только крепче держи его за полы черкески, иначе растворится под пологом здешнего поганого леса, как утренний туман.

— Снова вы меня, Алексей Петрович, титулуете, — смутился Самойлов. — Мы же договаривались!

— Как же мне тебя не титуловать, коли ты потомственный аристократ? Когда меня, орловскую деревенщину, графским титулом обезобразят, тогда мы будем друг дружку титуловать обоюдно. А пока неси, брат, свой крест в одиночестве.

В то памятное утро Фёдора вызвали в землянку командующего чуть ли не на рассвете. Казак застал генерала уже одетым, как обычно для марша: полотняная рубаха, мундир, ботфорты. Ермолов сидел за столом над бумагами.