— Пусть же сей знак сопутствует добрым делам вашего величества, задумавшего привести грубый народ к благоденствию! — воскликнул хитрый подканцлер при всеобщем одобрении королевской свиты.

— То добрый знак! Сам Господь захотел осветить начало пути к славе вашего величества! Пусть же простирает он и дальше свои милости! — неслось со всех сторон.

Путь продолжился, но счастливое предзнаменование не торопилось с исполнением. Тяжесть дороги, разбитой ранее прошедшими орудиями, усугубляли лесные завалы. Пока их разбирали, королю приходилось страдать от многочисленных комаров и слепней; раскинуть шатёр, чтобы укрыться от них, не позволяли лесные дебри. Кажется, прав был Жолкевский, советовавший королю не подвергать свою особу неудобствам походной жизни, но Сигизмунд настоял на том, чтобы самому возглавить войско. Честь возвращения исконных вотчин он не хотел делить ни с кем. Так вот какими страданиями оборачивалась эта честь!

На третий день утомительного пути произошло событие, усугубившее подавленное состояние короля. Высланные вперёд люди из отряда Вайера обнаружили висельника, известие о котором строгий немецкий полковник не счёл возможным утаить. Бедняга был повешен на осине, росшей прямо на пути движения войска. В его руку была вложена записка: «Это висит вор Михайла Борисов за воровство, какое делал с Львом Сапегой, давая ему знать, что делается в крепости». К этой же осине была привязана другая жертва, подававшая последние признаки жизни. При ней записки не нашлось, хотя о её принадлежности к тому же сословию свидетельствовало клеймо на лбу — «ВОР». Жертву с трудом привели в сознание, ею оказался пан Зенковский. Подкреплённый несколькими глотками вина, он рассказал о том, что произошло.

— Какая дикость! — гневно воскликнул король, с отвращением разглядывая багровые буквы на лбу своего подданного и разгоняя роившихся мух. Ему сделалось жутко, и приближённые попытались сгладить впечатление от увиденного.

— Висельник у дороги — к удаче, — напомнил Сапега старую примету торговых людей, — он оберегает идущих от разбоя.

Король поневоле улыбнулся, что-что, а разбой ему действительно не угрожал.

19 сентября к Смоленску подступила передовая часть королевского войска во главе с Сапегой и Стадницким. На другой день прибыл гетман Жолкевский. Верный своей привычке, он тут же поехал на осмотр крепости и не мог не удивляться её силе. Сопровождавший ротмистр Дарский старательно записывал гетманские наблюдения: «Окружность до 8 тысяч локтей, толщина стен в основании не менее десяти, вверху, должно быть, локтем меньше. Высота же — 30 локтей и выше». Гетман покачал седой головой и сказал:

— Боюсь, что с нашим пушечным нарядом её не одолеть... — посмотрел на спутника и добавил: — Этого, пан Анджей, можешь не писать.

Они подъехали совсем близко, за венчающими стены двурогими зубцами были хорошо видны колпаки стражников, прохаживающихся по боевым площадкам, между зубцами мелькали любопытствующие лица. Расстояние вполне достаточное для прицельного выстрела, но Дарский не смел подать остережение, лишь внимательно следил, не появится ли дымок от фитиля, тогда он без раздумья бросится навстречу вражеской пуле и закроет гетмана своим телом. Пока же русские были настроены благодушно, из глубины крепости неслись колокольные звоны.

— Не нашему ли прибытию радуются в Смоленске? — ротмистр попытался скрыть свою тревогу за шуткой.

Жолкевский перекрестился и сказал:

— Ныне день памяти благоверного князя Михаила Черниговского, слышал о таком? — и, увидев недоумение на молодом лице, пояснил: — Великий духовный подвиг совершил сей князь, не захотел по велению хана Батыя пройти через очистительный огонь и поклониться языческим идолам, за что принял смерть мученическую. Всего-то нужно было голову наклонить, как до него делали все, а он ни в какую. За то уже более четырёх веков поминается...

Жолкевский происходил из русских галицийских дворян, его отец был православным, почему в семье чтились русские святые, и даже сменив веру, молодой Станислав продолжал учиться у них стойкости и мужеству, которых ему самому часто не хватало. Талантливый полководец, храбрый воин, он не проявлял должной решительности в повседневной жизни и, случалось, терялся под напором дворцовых шаркунов. Взяв себе за правило нелицеприятно выражать своё мнение, он не находил сил, чтобы настаивать на нём, но даже только это создало ему репутацию вечно недовольного ворчуна. Король, настраиваемый против него лизоблюдами, часто не воздавал должного, в частности, до сих пор не удостоил давно заслуженного звания коронного гетмана. Жолкевского такое отношение, конечно, обижало, но ещё более угнетала собственная слабость, невозможность хотя бы немного приблизиться к той высоте духа, которую показывали далёкие предки. Он оторвался от своих невесёлых мыслей и сказал ротмистру:

— Не будем терять времени, к прибытию его величества вся диспозиция наших войск должна быть готова.

Король с остальным войском прибыл на следующий день. Об общей численности пришедших под Смоленск никто не ведал, по первым прикидкам выходило что-то около 12 тысяч, из которых лишь треть приходилась на пехоту. Много дворовых команд паны привели на собственный счёт и распоряжались ими по своему усмотрению. Помимо регулярного войска имелось неизвестно сколько тысяч литовских татар и запорожских казаков, число которых неуклонно росло. Эта пёстрая и не поддающаяся точному учёту армия дополнялась свободными охотниками, искателями приключений, любителями лёгкой наживы, они приходили и уходили, когда хотели.