Шрифт:
— Но он мне обещал… — переглянулась она с Нечипоруком. — Клялся, что только я… Ой, я ничего не понимаю!
И села на его кровать. Я снова стал на колени, только теперь перед ней.
— Аленушка! Ну был я пьян, был… Но он же ударил меня, когда я просил! Ты же помнишь?
И тут же рванулся вправо, так что удар тем же графином пришелся в плечо, перехватил его руку, дернул вниз, так что он оказался рядом со мной на коленях.
— Ну! — сказал я. — Теперь убедилась? Он тебе очень нужен такой?
— Я не знаю, — сказала она. — Вы мне оба нравитесь… Но по-разному. Что есть в Васе, того уже не будет у вас, Павел Сергеевич. А что есть у вас, может быть, появится у него…
— Глупости! — разорялся я, крепко удерживая Нечипорука с собой рядом. — Наоборот! Ты же видишь: он способен ударить в спину!
— А что мне делать, я прямо не знаю, — захныкала она. — Если я за него выйду, вы позволите мне петь в хоре?
— Я тебе запрещаю! — выдавил Нечипорук, стараясь вырвать руку.
— Видишь, видишь! — обрадовался я. — Ладно, решай сама: к кому из нас ты бы хотела присоединить лучшие качества другого. Только быстро! И учти: я сам на тебе не женюсь, но и другим не позволю!
Краем уха я услышал, как за дверью накапливаются конные милиционеры, к счастью, без лошадей. Уж сегодня я им выдам. Ишь что задумали! Любимую девушку увести!
— Вася, ты прости меня… — вздохнула она. — Но я бы присоединила, что мне у тебя нравится, к Павлу Сергеевичу. Я без музыки не смогу, Вася.
— А как же я? — перестал сопротивляться Вася. — Мы же договорились…
— Но я хочу петь! А ты мне запрещаешь.
— Я из-за него запрещаю, — сказал Вася.
— Ну все, все уже сказано! — вскочил я на ноги. — Иди, выйди к своим архаровцам, скажи, что я сегодня в форме! Весь взвод урою! Согласно фамилии!
Меня просто трясло. Она заметила это и взяла меня под руку.
— Успокойтесь, Павел Сергеевич! Вам нельзя волноваться. Вам нужно собраться и отрешиться от всего суетного, недостойного вашего таланта. Как я, Вася, недостойна твоей любви. Прости меня, Василечек! — всхлипнула она. — Но я не могу идти против своего призвания…
«Зачем я это все делаю?» — мелькнуло у меня в голове. Средняя певичка, ничего, кроме огромных глаз, в которые я смотрю, как в ноты. Отчего и пудрю ей мозги. А бедный Вася вот-вот расплачется. Плюнуть бы, хлопнуть дверью, но нет, закусил удила, вожжа под хвост — так это называется у мятежных жокеев, верных своей свободолюбивой директрисе? Бежали за ней в горы, как моя Сероглазка готова бежать за мной на край света. Она верна мне, но влюблена в этого конного ангелочка, готового распустить нюни… Да дай ты мне по морде, в конце-то концов! Мужик ты или не мужик? Не трону тебя, всего-то раз по морде этой наглой, самодовольной, которую уже сам видеть не могу, даже в зеркало, отчего постоянно режусь при бритье… Только спасибо скажу, ну, может, разок заеду для острастки… Но нет, если я самодоволен, то ты, мой хороший, самовлюблен! Нарцисс, сходящий с ума от самого себя. И потому — правильно делаю, что забираю от тебя своих девок и твоих детей…
— Пошли, — сказал я, вставая на ноги и отряхнув колени. — Нас ждут. Я сказал, что без тебя не вернусь.
…Ну вот, кажется, все, можно начинать. Стою перед своим хором, настраиваю себя на волну Шуберта, мычу мелодию, вспоминаю, где кто вступает, с какого места, то бишь с цифры… Либо отдать себя, как обычно, на волю стихии, глядя в глаза стоящей напротив? Нет, не получится. Сегодня не получится. Они у нее красные, заплаканные и глубокие, как никогда, но уже в себя не пускающие. Страдает, а не радуется.
Шуберт дается мне легче, чем Верди или кто другой. Только расслабься и доверься мелодии, раскинь руки и зажмурь глаза, стань девушкой, о которой он мечтал, не смея надеяться, а только предаваясь грезам. И будь она благословенна, эта девушка; девочка или жена булочника либо домовладельца, что не посмела или не позволила, и потому теперь, сотни лет спустя, мы внимаем этому бессловесному любовному признанию, сами становясь объектом печальной нежности, исторгаемой из чистой души.
— Уходи! — сказал я Сероглазке, оборвав грезы. — Ты мне мешаешь! Ты нужна мне счастливая, любящая меня, а не милиционера Васю! Прочь отсюда!
Она кивнула, закрыла руками лицо, убежала за кулисы.
— Сначала… — сказал я. — С первой цифры.
Потом снова все оборвал.
— Догоните ее! — сказал. — Простите меня, я сам не понимаю, почему сегодня не получается…
Хористы, музыканты переглянулись.
— Да все хорошо, Павел Сергеевич! — заговорили они. — Напротив, никогда еще не было такого звучания. И Алена тут ни при чем.
Наверно, они были правы. Просто я слишком много захотел. На равных быть с великим. Смешать свои страсти с его безмолвным страданием.
— Вы так думаете? — спросил я. — А мне показалось… Ну где она?
— Ее нигде нет, — сказали гонцы, вернувшиеся через какое-то время.
— Нет и не надо, — сказал я. — Подумаешь! Обойдемся… На сегодня все. Прошу завтра никого не опаздывать.
Они опять переглянулись. Ну да. Который день опаздывающим был только я, ваш покорный.
14
Я собирался рассказать о своем походе с Бодровым в ЭПД. Он пришел туда, как командир части в солдатскую казарму, чтобы проявить чуткость и понимание их нелегкой службы.