Баба Зина, поджав губы, ушла в дом, а отец молча расстегнул и вытянул из шлёвок брюк кожаный ремень…

*

– Он тебя ударил? – Витька попытался заглянуть Лёшке в лицо, но тот стыдливо отвёл взгляд. – Больно? – в голосе невольно проскользнуло сочувствие.

Лёшка мотнул головой и шмыгнул носом.

– Дай посмотрю.

С трудом поднявшись на затёкших от долгого сидения ногах, Лёшка повернулся к подростку, демонстрируя повреждения. Красная полоса пересекала сзади загорелую ногу, начинаясь чуть выше колена, тянулась наискосок вверх и терялась под просторными шортами, которые Лёшка, сопя и всё ещё тихо всхлипывая, приспустил вместе с трусами. На белой коже ягодиц след от удара алел особенно ярко. Узор добавляли ещё несколько более бледных росчерков. И от вида этой тощей задницы, словно линованный лист бумаги перечёркнутой красной линией, у Витьки почему-то сдавило горло от непонятной жалости и обиды за пацана. Сглотнув ком, Витька прохрипел:

– Чем это он? Ремнём?

Лёшка кивнул и судорожно вздохнул.

– А это что? – Витька повернул мальчика боком, разглядывая в тусклом свете, льющемся из открытой двери сарая, огромный синяк, который уже начинал наливаться фиолетово-багровым цветом, и слегка коснулся худого бедра. Горячая кожа обожгла кончики пальцев. Мальчик дёрнулся от боли, и Витька быстро убрал руку.

– Чем?

Лёшка извернулся и посмотрел на синяк.

– Пряжкой. Но папа не хотел, – добавил он торопливо, – она у него из рук вырвалась.

Витька сжал зубы, пытаясь взять себя в руки. Но сказал совсем не то, что собирался.

– Правильно отец врезал, – жёстко заключил он. – Нехер чужое брать.

– Но ведь она сама взяла его без спроса, – попытался оправдаться Лёшка и обиженно засопел.

– Похуй на других. А ты не бери, – Витька твёрдо посмотрел ему в глаза.

– Почему?

– Потому… – Витька хотел выдать что-то позаумнее, но в голову ничего не приходило, и он ограничился, как ему показалось более доступной для пацана формулировкой. – Так делают только плохие люди. А ты не такой. Понял?

– Понял, – Лёшка шмыгнул носом, натягивая шорты обратно. – Вить, а ты хороший?

– Ну, – неуверенно подтвердил Витька, пытаясь сообразить к чему это ведёт мелкий шкет.

– А почему ты в чужом саду яблоки рвал? – и Лёшка выжидательно уставился на него наивным взглядом.

Не зная, что ответить на это, подросток смущённо кашлянул и почесал в затылке:

– Понимаешь… э-э-э… это ведь просто яблоки… Яблоки – это фигня. Их вон в каждом саду навалом.

– Значит, яблоки не считаются? – Лёшка смотрел с любопытством, блестя ещё влажными после слез глазами.

Витька замялся, подбирая слова, потом вздохнул и быстро проговорил:

– Забудь. Всё считается. Ничего не бери.

– Хорошо. Не буду, – Лёшка с готовностью кивнул. – А ты?

– Что я? – Витька удивлённо моргнул.

– Ты тоже не будешь?

– Вот, блядь, навязался на мою голову, – Витька заворчал притворно сердито. – И я не буду. В общем, запомни – чужое брать нельзя. Ферштейн?

Наслаждаясь менторскими нотками в своём голосе, он строго, по-взрослому глянул на мальчика.

А это, оказывается приятно, воспитывать. Тем более, когда на тебя смотрят с восхищением, как на непререкаемый авторитет и, приоткрыв рот, внимают каждому слову. Пусть даже это всего лишь семилетний пацан, навязанный тебе в родственники.

Всё же в большой степени человека делают – плохим или хорошим, смелым или трусливым – окружающие его люди и их мнение. Если тебя считают сильным, смелым и справедливым, ты и сам начинаешь чувствовать себя суперменом, готовым свернуть горы.

– Ага, – Лёшка кивнул и обнял подростка за талию, крепко, что есть силы, стискивая ему бока. Прижался ухом чуть выше живота и глубоко вздохнул, облегчённо и радостно. – Ви-и-тя-а.

– Но-но. Давай без телячьих нежностей, – Витька смутился и, осторожно разжав тонкие руки, отлепил от себя пацана, отодвигая его в сторону.

– Вить, – Лёшка посмотрел просительно. – Витя, ты только маме Рае не говори.

– Боишься, что ещё и от неё огребёшь? – Витька снисходительно усмехнулся. Он и сам не заметил, когда наступил этот момент, но он уже был готов простить надоедливому пацану его маленькие слабости. – Не ссы. Мать тебя не тронет. Она сроду ни на кого руку не поднимала.

– Я не боюсь, – мальчик шмыгнул носом. – Пусть отругает. Но она расстроится. А ещё будет папу ругать, и они поссорятся.