— Васики. Я, мой, Васики.

— Что тебе? — спрашиваю.

— Китаиси надо?

— Какие тебе китайцы?..

Он все твердит свое:

— Китаиси надо?

Часа через два тот же китаец вошел в штаб и знаками предложил всем, кто был там, выйти во двор. Вышли, и все стало понятно. Во дворе в строю стояло человек 460 китайцев. По окрику «Васики» они подтянулись.

Оказалось, что оккупанты по подозрению в шпионаже расстреляли трех китайцев из числа работавших на лесной порубке. Остальные пришли к нам.

Голые они были, голодные. Ужасную картину представляли собой.

Людей у нас было мало, оружия много, все равно не вывезешь, придется оставлять... Ну и решили — чем не солдаты? (И будущее показало, что прекрасные солдаты были.) Обули, одели, вооружили. Смотришь — не батальон, а игрушка.

Вот меня и назначили командовать этим батальоном. Направили нас на оборону старой Тираспольской крепости.

Мы учимся воевать

Сподручными у меня были «Васика» и еще один китаец, Сен Фу-ян, именовавший себя капитаном китайской службы. Хороший был солдат. Он-то, собственно, и командовал, а я так — «осуществлял верховное руководство».

Как полагается вообще умным воякам, мы, получив распоряжение занять крепость, двинулись туда в колонне, впереди которой на заамурских лошадях (с большую собаку каждая; злые, но умные лошади) ехал я, Сен Фу-ян и «Васика». Дорога в крепость шла по совершенно открытому месту, и противник нас тщательно обстреливал. Тогда подавалась гортанная команда — и народ по-своему очень недурно применялся к местности...

Итак, первым делом, совершенным батальоном под моим руководством с помощью китайского «капитана», было движение в колонне под огнем по ничем не защищенной местности.

Второе — в крепости мы расквартировали свой штаб в пироксилиновом погребе с многоаршинными стенами (позже принуждены были оттуда выбраться, ибо ни один телефонист не желал тянуть туда провода).

Наше расположение в крепости также было очень неудобно: мы внизу, а неприятель выше. Мы на виду: чуть кого заметят, одиночку или группу,— сейчас огонь.

Посты наши стояли над берегом. Проверял я их довольно часто. Поедешь как-нибудь без «Васики», лошадь сдашь кому-нибудь на заставе, а сам пойдешь пешком. Ну и беды не оберешься. Пробираешься с трудом. Часовой не узнает. Сперва наведет на тебя винтовку и орет благим матом: «Не хади»; потом узнает и расплывается: «Капитана, хади...» Осмотришь все, устанешь, возвращаешься к коню... Опять та же история: «Не хади», опять винтовка наизготове — того и гляди, пальнет... Хотя я был и «капитана», а трудно приходилось на первых порах.

Потом привыкли. Каждый знал, без хвастовства скажу — любил. Но забот с ними было много.

На север мы отходили в арьергарде... Штаб, артиллерию и еще не помню что — в эшелонах двинули, а нас походным порядком. Мы прикрывали. Хорошо прикрывали.

Не помню, как называлась та маленькая станция, не доходя Одессы, где мы встретились с немцами. Дрались мы хорошо, много потеряли, но на нужное время задержали противника.

Когда отошли и стали подсчитывать потери, недосчитались и одного пу-

Через верст двадцать, на отдыхе, ночью догнали нас те, кого мы считали погибшими. Командир расчета был тяжело ранен. Двое бойцов протащили его на себе и пулемет не бросили...

В то время это было сильно... Тут, рядом, старые царские полки целые склады оставляли. Пулемет чуть не пятерку стоил, а то и дешевле. Пушку можно было достать за те же деньги. А они и товарища раненого, и оружия своего не бросили...

После этого наш батальон еще крепче стал. Сошлись мы с ними, сроднились...

Заамурцы

Я почти ничего не сказал об основном ядре нашего Тираспольского отряда. О тех, благодаря которым уже тогда, в январе 1918 года, удалось сколотить довольно крепкий кулак тысяч в пятнадцать. И не только сколотить, но и сохранить в значительной своей части на протяжении всей дальнейшей гражданской войны.

Нашей опорой, вокруг которой мы формировали новые части, был славный 5-й Заамурский полк. Еще в Бессарабии этот полк был твердым оплотом большевиков. В один прекрасный день из него тайком ушли все офицеры, но полк от этого не только не распался, а стал еще крепче, дружнее. Во главе сотен стояли старые унтер-офицеры. Все они были наши, мужицкие командиры, которые позже стали прекрасными коммунистами, и многие, пожалуй, почти все, погибли в боях за рабоче-крестьянское дело. Из 30—40 командиров в живых осталось только двое: Кокарев (да и то две пули прошли через легкое, возле сердца) да Медведев — пулеметчик, начальник команды, потом командир полка, бригады. Политические же организаторы этого славного полка погибли.

Погиб комиссар Ваня Рожков, храбрый, крепкий большевик. Погиб, когда вырос в большого, хорошего работника, уже под конец гражданской войны, под Мелитополем. Погиб Мелешин, секретарь нашего большевистского коллектива. Умней всех нас был и как большевик постарше. Очень мы его любили. Зарубили его казаки-красновцы.

Погибли Гуровой, помощник командира, Гожий... Многие погибли. Не перечтешь добрых боевых товарищей, боевой опыт которых позволял им командовать эскадронами и полками... Все они честно сражались за революцию и отдали ей свою жизнь.