Но в тот же миг профессор с неожиданной ловкостью сбросил веревочную лестницу и, мгновенно скатившись по ней, прыгнул с высоты двух-трех саженей на землю. Его длинные ноги согнулись, как складной аршин, после снова выпрямились, и он побежал изо всех сил, слегка пошатываясь, высокий, без шляпы, похожий на сумасшедшего.

Когда Журавлев и Борис спустились на твердую землю, профессора как не было. Вокруг прибывших собралось несколько зрителей, но и те быстро разошлись. Затем сердито подошел полицейский и внимательно посмотрел на Журавлева и Бориса, осветив их карманным фонариком. Это был неприятный и неожиданный сюрприз, и рука Журавлева сердито потянулась к карману, а его ослепленные светом глаза враждебно впились в фонарь. Но ушел и полицейский, что-то пробурчав себе под нос. Журавлев велел Борису выпустить газ и сложить аэростат, а сам начал осматриваться. Его взгляд наткнулся на лист бумаги, наклеенный на заборе аэродрома. Он нагнулся к нему и вдруг, быстро оглянувшись вокруг и увидев, что рядом никого нет, прыснул и залился пронзительным неудержимым смехом.

— Ха-ха-ха-ха… — смеялся он, держась за живот и покачиваясь. — Ах, шалуны, ха-ха-ха — крючок им в межреберную щель!

— В чем дело? — с некоторым испугом спросил Борис.

— Ха-ха-ха! — заливался Журавлев. — Знаешь, кто нас сейчас выручил? Мой старый приятель Павлушка Зарин, — добавил он шепотом и показал Борису наклеенное на забор объявление. В бумаге говорилось о розыске русского преступника и убийцы Журавлева, чья фотография красовалась тут же.

— А фотографию-то они, — снова засмеялся Журавлев, — и перепутали, — павлушкину стащили у меня из комнаты.

На бумаге в тусклом свете окраины смутно виднелась уже знакомая нам белокурая физиономия приятеля Журавлева, Павла Зарина, счастливо изучавшего в Москве «Историю косвенных налогов», тогда как его изображение под фамилией Журавлева в тысячах экземпляров висело, мокло и сохло на множестве заборов полицейских участков Штатов.

Борис всмотрелся в фотографию и сказал:

— Значит, нас ищут.

И сразу же, как бы в ответ, над самым их ухом грянули один за другим два выстрела. Пули пробили оболочку аэростата и балахон Журавлева.

— Ложись! — рявкнул Журавлев Борису и вытащил бинокль.

Но Борис, заметив быстро убегавшего человека, сорвался с места и побежал за ним.

«Замечательный парень! — подумал Журавлев с нежностью и тревогой. — Какой замечательный мальчик! Только бы он не попался».

Борис бежал старинными кривыми улочками города, в котором убийство за деньги было одной из прибыльных профессий. Перед ним неясно маячила сутулая спина беглеца, его клетчатые брюки и даже прочные, толстые подметки ботинок. Через некоторое время беглец оглянулся, и Борис при свете уличного фонаря увидел совершенно незнакомое лицо — физиономию столичного жителя, ничего ему не говорившую… Бесцветные, усталые глаза, черные усики, вялый рот. Такое лицо — первое человеческое лицо, в которое Борис вгляделся за советской границей — могло с равным успехом принадлежать приказчику, студенту средних способностей, чиновнику, мелкому убийце.

Вскоре улицы начали светлеть, сделались широкими и оживленными. Еще немного — и вдруг Борис зашатался и чуть не упал: тротуар под ним задвигался. Он поспешно перескочил на другую полосу, двигавшуюся быстрее; на ней, опираясь на трость, ехал человек, которого он преследовал.

Перед небольшим прекрасным домом из черного мрамора человек соскочил с движущегося на неподвижный тротуар и несколько раз позвонил. Борис незаметно сошел на несколько шагов дальше.

Дверь распахнулась. Человек вошел. Дверь снова медленно закрылась, как будто тот, кто держал ее изнутри за ручку, был одновременно чем-то занят.

Борис остановился, глядя на дверь и напряженно раздумывая. Но в эти важнейшие полсекунды ничего, абсолютно ничего путного не пришло в голову. Для чего он побежал? С чем он вернется к Журавлеву?

Растерянный, красный от смущения, он, сам не зная, что из этого выйдет, потянул на себя дверь.

— Кто там? — послышалось из-за двери по-итальянски.

Борис не знал этого языка, но еще сильнее потянул за ручку.

— Кто там? Что вам нужно? — спросил тот же голос на международном языке, и в щели приоткрывшейся двери показалось озабоченное лицо пожилой женщины.

— Это… это я, — ответил Борис. Он тут же понял, что сморозил глупость, но увидел, что женщина ласково улыбнулась.

— Это я… — продолжал он, приободрившись, — я из… — он остановился, — из Северной Греции. Было землетрясение. Отец, мать, сестра… все погибли… Десять овец… — он уже входил в роль.

Женщина приоткрыла дверь шире и сочувственно сказала:

— Что же мне с тобой, малец, делать? Я не должна никого пускать. Впрочем, — заспешила она, увидев отчаянное лицо Бориса, — я дам тебе поесть. Только не входи, отойди от двери… Я принесу.

И она ушла, не заперев дверь.

В этот момент совсем близко внезапно послышался визгливый и очень знакомый Борису голос. Где он слышал эти самодовольные, растянутые нотки, этот смешок? Да, это — профессор. И Борис тотчас же неслышно и ловко, как кошка, проник в переднюю и спрятался в тени шкафа. Голоса чуть слышно доносились из соседней комнаты. Борис подобрался к портьере, закрывавшей вход в комнату. Однако и отсюда ничего было не разобрать. Тогда он, прислушавшись и осмотревшись, подбежал к шкафу, навалился на него и отбежал в сторону. Огромный и, очевидно, пустой шкаф легко поддался, с секунду, будто раздумывая, постоял на одной ножке, накренился и упал с громом и грохотом.