— Главный штаб поддерживает ходатайство самого Миронова, — уточнил Каменев.

— Казачий отдел ВЦИК также со своей стороны... — сказал Макаров.

Как только закончилось совещание, Ленин продиктовал секретарю Фотиевой записку в РВС Республики относительно скорейшей реорганизации Южного фронта: «Не назначить ли Фрунзе комфронтом против Врангеля и поставить Фрунзе тотчас?.. Фрунзе говорит, что изучал фронт Врангеля, готовился к этому фронту, знает (по Уральской обл.) приемы борьбы с казаками...»

Насчет «приемов борьбы» сделана была едва ли не умышленно уступка неизменному в РВС мнению о контрреволюционности казаков, но приемы, о которых шла речь, вряд ли можно было считать «борьбой». Еще в октябре прошлого года, едва освободив Уральск, Фрунзе, настоятельно просил Совнарком о помощи уральским казакам и объявлении амнистии. В принятом затем декрете, как помнил Ленин, объявлялась амнистия служившим по мобилизация у Дутова уральцам, демобилизовались старшие возрасты, а молодым красноармейцам-станичникам предоставлялся трехнедельный отпуск для поправки домашних дел. За конфискованного в прошлом коня выплачивалась компенсация до 6 тысяч рублей и еще тысяча — за седло и сбрую. Фрунзе, командовавший к тому времени уже Туркестанским фронтом, сам приезжал с казачьими нуждами в Москву и добивался этих решений. Надо сказать, что этой своей умной страстью к упорядочению всей жизни на новых, советских основах он в особенности и понравился Ильичу. Нечего было уж говорить о его качествах партийца и военного стратега, в короткое время сумевшего ликвидировать Колчака и объединенные силы белобасмачей в Бухаре.

Итак — Фрунзе и... Миронов.

Ленин дважды подчеркнул на листе бумаги собственные заметки. Подумал еще: Фрунзе прибудет в Таврию к концу сентября, раньше ему не поспеть, а Миронова необходимо посылать немедленно, для сколачивания ударной кавалерийской группы.. Объявить призыв добровольцев во 2-ю Конную на Дону и Кубани, а также но Тереку... Посмотрим, каков в самом деле Миронов в строю, очень много было разговоров о нем, как о талантливом партизане и мятежнике. Теперь же он — член партии, да и задачи иные...

Труба пропела побудку спокойно и мирно, никакой тревоги не ожидалось. Кавалерия стояла но северному берегу Днепра на отдыхе и переформировке. Эскадроны, полки, бригады, в которых оставалась едва ли пятая часть прежнего состава, медленно приходили в себя после изнурительного рейда и тяжких потерь. Прибывали новые, необстрелянные бойцы, группами и в одиночку. Здесь, за Бериславом. пока что не было боев, шла учеба без особого нажима и спешки, все понимали, что для приведения частей в боеспособную форму требовалось время.

И вдруг — седловка, по тревоге.

Забегали взводные и эскадронные, заголосили командирские глотки, как на передовых позициях: через четверть часа -готовность!

Конники выстраивались, держа коней под уздцы, на широкой площади украинского села. Вокруг церкви образовался квадрат из четырех дивизий. Прямо напротив паперти боевая Блиновская, слева — 21-я непобедимая, по правую руку — 16-я неистребимая, а по ту сторону плаца 20-я, жлобинская. И все-то они при нынешнем некомплекте поместились в одном кругу: что ни дивизия, то не больше одного хорошего полка, когда он идет на фронт... Такую армию в бой не двинешь, а потому и сбор был либо учебный, либо вовсе по непредвиденному случаю и тревоге, если, допустим, Врангель опять прорвал фронт и полез через Днепр. От него нынче всего можно ждать!

Стояли конники шеренгой, молча, командиры эскадронов похаживали перед строем в ожидании полковых и бригадных командиров, которые собрались в штабе. Ни разговоров в строю, ни пересмешек, хотя и «смирно» до времени никто не командовал. Кони, и те стояли понуро, и половина из них была разнуздана, будто не в строю, а на дневке или конном базаре в воскресенье.

Вдруг появились скопом на крыльце — командир Блиновской Иван Рожков, щуплый юноша в кожанке, бывший комиссар 5-го Заамурского, любимец и душа блиновцев; за ним начдив 21-й Михаил Лысенко, весь перебинтованный, несчастливый в бою, крепкий рубака, и начдив-16 Волынский в новой длинной шинели с «разговорами». Следом появился и разжалованный из комкоров Жлоба, похудевший и злой.

Вместе с командирами бригад, которые следовали за ними, разобрали у коновязи лошадей. Первыми вскочили в седла комбриги, разъехались па своим местам, а начальники дивизий давали им на это время, все еще совещались. Командарма Городовикова с ними не было.

Акинфий Харютин, бледный, только что вернувшийся из лазарета, с красной орденской розеткой на груди, и веселый, чисто выбритый Фома Текучев, бывший есаул, развернулись около своих правофланговых, а тут и начдив Лысенко остановился перед развернутым строем, коротко подобрал поводья, укрощал коня, отдохнувшего и норовившего ударить передним копытом...

— Товарищи красноармейцы и краскомы героической 21-й кавалерийской дивизии! — закричал начдив слабым голосом, превозмогая раны и усталость. — Довожу до вашего сведения, что приказом Реввоенсовета Республики от 30 августа... — Слева и справа, как эхо, отдавались те же рапорты начдивов 2-й Блиновской и 16-й кавалерийской, а из-за церкви доносился надтреснутый басок Жлобы, командира 20-й, и все о том же, слово в слово: От 30 августа новым командующим нашей 2-й Конной армии назначен товарищ Миронов Филипп Кузьмич!.. Красный казак, полководец, который еще в первые дни революции вместе с Подтелковым и Кривошлыковым на Дону неколебимо стал...