— Придется отдать последний казачий полк с батареей трехдюймовок, — сказал Ковалев. — Кого пошлем командиром, товарищ Серго? Дело не шуточное: пятнадцать миллионов золотом!

— Поеду сам, — сказал Орджоникидзе, — Где это — Гнило-Аксайская?

— Где-то за Манычем... В Великокняжеской вас еще подкрепит Дорошев, у него там должны быть отряды. А встретимся, должно, все в Царицыне.

— Держите связь через Тихорецкую, штаб Автономова, — посоветовал Орджоникидзе на прощание.

Бронепоезд с казачьим конвоем и пушками помчался на юг.

Ковалев остался с небольшой охраной в Батайске, всю ночь дежурил на телеграфе с главной своей заботой: больше недели не было никаких вестей из экспедиции Подтелкова. Последняя телеграмма была с разъезда Грачи, за Белой Калитвой, где отряд встретился с отходившими на Царицын частями Донецкого ревкома. Ефим Щаденко вроде бы советовал Подтелкову влиться в эти части. Но ввиду перегруженности железной дороги чужими эшелонами Подтелков решил выгадать время, идти на Усть-Медведицу походным порядком. И вот уже какой день экспедиция шагает где-то степными проселками к Чиру и Перелазовским хуторам, но сколько еще им шагать и как у них там дела, кто знает?

Тяжелые наступили дни. Едва только немцы захватили край области, по хуторам и станицам словно кто запалил бикфордов шнур. По окружным центрам, правда, еще держатся ревкомовские отряды, полки Селиванова, Вышкворцева, Мухоперца — по северу, в Калаче-Донском — части Детистова, в Песковатке — Степан Зотов, есть кое-кто и на Маныче, Сальских буграх, но дробно, сами по себе, почти не связанные единым командованием... Не успели, не смогли наладить связи, слаб оказался военный комиссариат, а тут — возня с Голубовым, с анархистами, черт бы их взял!

С рассветом закончилась погрузка последних штабных грузов, Ковалев передал свои заставы под общее командование Кубанской армии Автономова, можно было отправляться на Царицын.

Степь горела, слева и справа над железной дорогой вырастали черные кусты артиллерийских взрывов, пролетали чужие аэропланы. Только вблизи Тихорецкой стало тише, почувствовалась близость крупного красного штаба. Ночью миновали Белую Глину, потом Песчаный Окоп, и, чуть забрезжило, заблестели в камышах тихие, сонные воды Маныча.

«Сумеем ли тут, в самом глухом округе, собрать силы? Если уж не на германских оккупантов, так хоть на своих мятежников?» — размышлял Ковалев, с трудом раздирая пухлые, непроспавшиеся веки.

Сальский округ, издавна считавшийся наиболее привольным и богатым землей, водами, рыбной ловлей и охотой, целинным простором для конных отводов, был тем не менее самым пестрым по характеру населения во всей Донщине. Так же как в северных округах, здесь на границе донской, кубанской и калмыцкой степи преобладало «голутвевное» обедневшее казачество, сплошь и рядом батрачившее у богатых скотопромышленников и владельцев конных косяков. Много селилось и пришлого люда, стекавшегося из Царицынского уезда, Донецкого бассейна, Среднего Поволжья. По соседству с казачьими станицами и бедняцкими выселками курились калмыцкие зимовья, а по линии железной дороги, в Великокняжеской, Торговой, Котельниково, там и сям гремели всякого рода мастерские, депо, мелкие заводы и паровые мельницы, скопления рабочего люда. Сальский округ всей основной массой населения поддерживал Советскую власть, здесь почти стихийно, без наезжих комиссаров возникали станичные, слободские, хуторские совдепы и красногвардейские отряды при них. Сюда еще не докатилась волна мятежей, но именно в здешней степи волком кружил отряд атамана Попова в полторы тысячи сабель...

Дорошев ждал Ковалева в Великокняжеской, успел побывать в отрядах, провести митинги, знал обстановку.

— Главная беда — партизанщина. Не успели мы все это разнузданное, самостийное войско превратить в регулярство, укрупнить. В этом беда, Семенович. В станице Платовской — большой отряд Никифорова, в ней есть конная сотня, а в сотне калмыцкий взвод, и все держатся сами по себе. У Корольковского завода тоже крупный отряд бывшего вахмистра Думенко, а рядом пеший — прапорщика Шевкоплясова, но про объединение не хотят и думать!

— Так это они один другому не хотят уступить, а ежели их сверху объединить? Это ж — целая дивизия!

— Вот. Надо авторитетом ЦИК и нашего Совнаркома сливать эти отряды в одну часть и сразу — присягу, чтобы никакого колобродства!

— Давай съездим на Царицын, свяжемся со штабом, договоримся о боепитании, и сразу — сюда. Если еще экспедиция Подтелкова пройдет успешно, да наберет он народу, как обещал, на целую дивизию, сразу дело поправим! Эх, Ипполит, родной ты мой, как хочется к уборке хлеба всю заваруху кончить, мирными делами заняться. Хотя бы на свободной от немцев территории... Между прочим, от товарища Серго какие известия?

— Вроде бы под Торговой настиг хвостовой эшелон, но там их — три. До самого Царицына бандитская катавасия!

— Ничего! Только бы Подтелков голос подал с верхов, а там у нас дело пойдет! — снова воодушевился Ковалев.

Председателю ЦИКа и главкому Донской республики Виктору Ковалеву, при его тяжелой и вполне возмужавшей судьбе, было всего тридцать пять лет, и, как всякий нестарый, только еще вступивший в зрелость человек, он был в душе оптимистом и жил надеждами. Тому способствовала его душевная, гражданская вера: ведь справедливое дело несем на своих плечах, в слабых и, может, даже неумелых руках, — да неужели же не осилит оно, святое и правое дело, эту темную, вставшую над родным краем тучу беды и вражды человеческой?..