Я промолчала: не могла же я ей сказать, что это жалкие остатки нашей с Марком библиотеки, что большая часть книг после развода осталась у него — впрочем, по праву, он их в основном доставал всеми правдами и неправдами, а не я.

Ее внимание переключилось на компьютер, и она внимательно его осмотрела, прошлась по клавиатуре: после этого она стала перебирать валявшиеся на столе книги и бумаги. Конечно, она вела себя просто невежливо, но ее интерес к моим делам выражался так непосредственно, что мое сердце не могло не смягчиться.

— Юрий сказал мне, что ты переводишь поэзию трубадуров. Это правда? — спросила она, перелистывая французскую книгу.

— Не совсем так. Я действительно люблю куртуазную поэзию, но перевожу не трубадуров, а труверов.

— Какая между ними разница?

— Трубадуры — это Прованс, это Прекрасные дамы, рыцари и куртуазная платоническая любовь. Труверы писали на старофранцузском, они жили севернее, и среди них нет таких звезд, как, например, Бертран де Борн. Но мне их стихи нравятся больше — они человечнее, что ли, и любовь у них более земная. К тому же их гораздо легче переводить.

— Прочитай мне что-нибудь!

— Ну, например, анонимная песня — правда, еще из трубадуров, но по духу близко к моим любимым труверам:

И так далее — еще много-много куплетов.

— Это ты сама перевела?

— Нет.

— Почему ты мне это прочла?

— Не знаю, почему-то захотелось.

Виолетта слегка покраснела и закусила губу. Если она обиделась, то так ей и надо. Нечего совать свой нос в то, что ее не касается.

— Наверное, несчастливое замужество во все времена одинаково тягостно для женщины, как ты думаешь, Агнесса? Ведь ты тоже была замужем.

— Сейчас можно развестись.

— Ты думаешь, это всегда возможно?

— А разве нет? Конечно, если женщину держат в браке дети, или квартира, или, например, деньги — ну если она боится, что в одиночестве пропадет в этом чертовом рынке…

— Тебе не приходило в голову, что могут быть и другие причины? Что и сейчас женщина может быть рабыней — если она сделает хоть шаг в сторону, то ее просто убьют?

В первый раз Виолетта говорила на эту тему, будучи совершенно трезвой. Мне стало интересно, но в этот момент раздался телефонный звонок, и я поспешила снять трубку. Телефон молчал. Я сказала:

— Ошибка, — и положила трубку на рычаг.

— А ты ждала, что тебе позвонит твой трубадур?

— Трувер, — поправила я. — Я не средневековая женщина и не могла бы жить с одним, а любить другого. Мне нужен возлюбленный и любовник в одном лице.

— И чтобы он слагал в твою честь стихи?

— Ну вот это совсем необязательно.

— Понимаю, тебя бы больше устроило, если бы он появлялся чаще, чем в Москве проводятся рыцарские турниры?

Она ударила не в бровь, а в глаз. Пока я собиралась с силами для ответа, она продолжала:

— Мне очень хочется понять тебя, но это трудно. Я все время за тобой наблюдаю. Кажется, что ты живешь в двух разных мирах: один из них — настоящий, реальный, и ты к нему прекрасно приспособлена. Ты чувствуешь себя в этом мире как рыба в воде: но иногда — это действительно бывает редко — ты отключаешься, уходишь в себя, и тогда кажется, что ты просто присутствуешь физически, здесь твое тело, но тебя нет. Это выглядит так, как будто ты только наблюдаешь за всеми нами со стороны, но не участвуешь в этой жизни. Ты уходишь куда-то далеко, в свой собственный мир. Может быть, в тот мир, где ты — Прекрасная дама, а вокруг тебя рыцари, твои трубадуры и… как их… труверы?

Я была поражена. Мне казалось всегда, что я изумительно приспособлена к реальности. Я никогда не жалела, что я родилась в двадцатом веке. Меня бесконечно раздражают старые девы, называющие себя «тургеневскими девушками» и вздыхающие о том, что не вовремя появились на свет. Я не одну такую экзальтированную девицу вывела из себя, предположив, что в тургеневские времена она могла бы оказаться крепостной у матери ее любимого писателя, которая, как известно, из всех методов обращения со своими рабами предпочитала розги. Я рациональна, я спортивна, я не могу представить своей жизни без компьютера — и тем не менее в Виолеттиных словах что-то было… Иногда полезно взглянуть на себя со стороны глазами умного человека. Она разглядела во мне внутреннюю неудовлетворенность, которую я сама от себя тщательно скрывала. Да, мне чего-то не хватает. Чего? Может быть, игры? Как, одетая в красивое длинное платье, я любила собирать у себя друзей и поклонников, оправившись после развода! Правда, воображала я себя не Прекрасной дамой, а хозяйкой великосветского салона. Нет, все пустое! Любви мне не хватает, вот чего! После Марка не было человека, которого я бы действительно любила и совершала бы ради него глупости и который любил бы меня. Были романы, были увлечения, но настоящего — не было. Взять, например, Петю — разве это можно назвать серьезным чувством? До поры до времени мне с ним было просто удобно… Никакая куртуазная поэзия, никакая самая интересная работа мне любви не заменит. Хотя, когда мы разводились с Марком, мне казалось, что только в одиночестве я смогу по-настоящему расправить крылышки.