Бари повесил трубку.

— Звонил д'Аржан.

— Что он сказал?

— В общем, ничего нового. Жюри неистовствует. Старик Симони, — вы знаете, поэт Симони, — тоже рвет и мечет. Он говорит, что это позор для Гонкуровского комитета, и собирается отдать под суд шутника. У д'Аржана превосходная мысль — смонтировать фотографию Симони на фоне силуэта, который будет изображать неизвестного лауреата.

— Недурно!

— Да, чуть не забыл самое главное. Д'Аржану удалось кое-что вытянуть из Морелли. Вы слышали о Морелли? Он пишет исторические повестушки. Это друг нашей семьи, он не смог отказать нам и дал небольшую информацию. Д'Аржан встретился с ним и засыпал его вопросами. Но самое главное так и остается тайной. Мосье Дубуа по-прежнему скрывается. Морелли читал роман и пересказал д'Аржану содержание. Фабула несложная. Это описание одного преступления.

— Детектив?

— Нет, по-моему, нет. Насколько я понял, это нечто вроде мемуаров. Мемуары человека, который поставлен перед необходимостью совершить убийство. Понимаете? Я же говорю, вам стоит заняться этим делом.

Жозэ рассмеялся.

— Убийство на бумаге! В общем, мосье Дубуа рассказывает историю одного преступления.

— Вот-вот.

— Но сделать отсюда вывод, что убийство было совершено, по-моему, довольно смело.

— Говорят, что преступление описано с большой силой.

Жозэ, посвистывая с нерешительным видом, раскрыл свой портсигар и, поглядев Бари в лицо, сказал:

— У меня есть предложение, которое должно вам понравиться. Вы ведь любите броские заголовки? Предположим, что убийство, описанное Дубуа, действительно самое что ни на есть настоящее.

— Так.

— В таком случае на первой полосе можно дать сногсшибательный заголовок.

Жозэ вынул сигарету, медленно покрутил ее между пальцами и, прищурившись, продолжал:

— Именно сногсшибательный: «Убийце — Гонкуровская премия». От такого заголовка интеллигентного поэта Гастона Симони может хватить удар. Недурно, а? «Убийце — Гонкуровская премия». «Убийце…»

Д'Аржан, элегантный молодой человек лет тридцати, улыбнулся и левой рукой поправил шелковый платочек, который торчал у него из верхнего кармана пиджака.

— Да что вы, я нисколько не обижен. Раз Бари так настойчиво предлагает вам заняться этим делом, значит, на его взгляд, оно выходит за рамки литературы. Думаю, что он прав. У него есть нюх. Он образцовый главный редактор и превосходно разбирается, что может сегодня или завтра пойти под шапкой на первой полосе. У него какой-то дар предвидения.

— Все это так, — ответил Робен, — но это еще не факт, что преступление на бумаге соответствует истинному преступлению.

Он вежливо поклонился и продолжал:

— Я займусь этим делом только в том случае, если это литературное, как я его называю, преступление примет реальные очертания. Ну, и, естественно, вместе с вами. Ведь я очень мало знаком с литературной средой.

Тонкие губы д'Аржана сложились в улыбку. Она как бы говорила: «До чего же нелепая среда!» — и в то же время: «Это среда, внушающая уважение».

Жозэ встал, подошел к окну и поднял штору. Сквозь стекло виден был темный двор, загроможденный какими-то бесформенными предметами. В глубине стоял грузовик, на нем возвышались огромные рулоны бумаги. Справа ярко сверкали большие окна наборного цеха, в кабинет долетал приглушенный стук линотипов. Слева в нижних этажах было темно. Эту часть здания занимали административно-хозяйственные отделы. Откуда-то очень издалека доносился гул ротационных машин.

Журналисты устроились, чтобы поговорить, в маленьком уютном кабинете д'Аржана. Стены кабинета были увешаны старинными гравюрами.

— Дождь еще идет? — спросил литературный обозреватель.

— Нет, — ответил Жозэ.

Он отошел от окна.

— В общем, из того, что вам удалось узнать о романе Дубуа, трудно сделать какие-либо выводы. Если отбросить… как бы выразиться… всю литературную оболочку, всякие там психологические и философские отступления, то ничего не останется…

— Да, — согласился д'Аржан. — Правда, я довольно бегло проглядел рукопись, но, судя по тому, что запомнилось, и по моим заметкам, а главное — по пересказу Морелли, фабула в самом деле слабовата.

Жозэ достал из кармана пиджака записную книжечку в молескиновом переплете.

— Вот я кое-что записал. Посмотрим… Во-первых, место действия… Автор точно не называет. Какой-то маленький городок на Гаронне, в винодельческом районе. Ну, а на берегах Гаронны повсюду виноградники… Но, может быть…

— Простите, не помню, рассказывал ли я, что в начале третьей или четвертой главы — кстати, она написана блестяще — говорится о шашле…

— О шашле? Тогда ясно, речь идет о Муассаке, о муассакской шашле!