Шрифт:
Романс*
23 июля 1878
Христианка*
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Пушкин. «Руслан и Людмила»1
Спит гордый Рим, одетый мглою, В тени разросшихся садов; Полны глубокой тишиною Ряды немых его дворцов; Весенней полночи молчанье Царит на сонных площадях; Луны капризное сиянье В речных колеблется струях, И Тибр, блестящей полосою Катясь меж темных берегов, Шумит задумчивой струею Вдаль убегающих валов. В руках распятие сжимая, В седых стенах тюрьмы сырой Спит христианка молодая, На грудь склонившись головой. Бесплодны были все старанья Ее суровых палачей: Ни обещанья, ни страданья Не сокрушили веры в ней. Бесчеловечною душою Судьи на смерть осуждена, Назавтра пред иным судьего Предстанет в небесах она. И вот, полна святым желаньем Всё в жертву небу принести, Она идет к концу страданья, К концу тернистого пути… И снятся ей поля родные, Шатры лимонов и дубов-, Реки изгибы голубые И юных лет приютный кров; И прежних мирных наслаждений Она переживает дни, – Но ни тревог, ни сожалений Не пробуждают в ней они. На всё земное без участья Она привыкла уж смотреть; Не нужно ей земного счастья, – Ей в жизни нечего жалеть: Полна небесных упований, Она без жалости и слез Разбила рой земных желаний И юный мир роскошных грез, – И на алтарь Христа и бога Она готова принести Всё, чем красна ее дорога, Что ей светило на пути. 2
Поднявшись гордо над рекою, Дворец Нерона мирно спит; Вокруг зеленою семьею Ряд стройных тополей стоит; В душистом мраке утопая, Спокойной негой дышит сад; В его тени, струей сверкая, Ключи студеные журчат. Вдали зубчатой полосою Уходят горы в небеса, И, как плащом, одеты мглою Стоят священные леса. Всё спит. Один Альбин угрюмый Сидит в раздумье у окна… Тяжелой, безотрадной думой Его душа возмущена. Враг христиан, патриций славный, В боях испытанный герой, Под игом страсти своенравной, Как раб, поник он головой. Вдали толпы, пиров и шума, Под кровом полночи немой, Всё та же пламенная дума Сжимает грудь его тоской. Мечта нескромная смущает Его блаженством неземным, Воображенье вызывает Картины страстные пред ним, И в полумгле весенней ночи Он видит образ дорогой, Черты любимые и очи, Надежды полные святой. 3
С тех пор как дева молодая К нему на суд приведена, Проснулась грудь его немая От долгой тьмы глухого сна. Разврат дворца в душе на время Стремленья чистые убил, Но свет любви порока бремя Мечом карающим разбил; И, казнь Марии изрекая, Дворца и Рима гордый сын, Он сам, того не сознавая, Уж был в душе христианин; И речи узницы прекрасной С вниманьем жадным он ловил, И свет великий веры ясной Глубоко корни в нем пустил. Любовь и вера победили В нем заблужденья прежних дней И душу гордую смутили Высокой прелестью своей. 4
Заря блестящими лучами Зажглась на небе голубом, И свет огнистыми волнами Блеснул причудливо кругом. За ним, венцом лучей сияя, Проснулось солнце за рекой И, светлым диском выплывая, Сверкает гордо над землей… Проснулся Рим. Народ толпами В амфитеатр, шумя, спешит, И черни пестрыми волнами Цирк, полный доверху, кипит; И в ложе, убранной богато, В пурпурной мантии своей, Залитый в серебро и злато, Сидит Нерон в кругу друзей. Подавлен безотрадной думой, Альбин, патриций молодой, Как ночь прекрасный и угрюмый, Меж них сияет красотой. Толпа шумит нетерпеливо На отведенных ей местах, Но – подан знак, и дверь визгливо На ржавых подалась петлях, – И, на арену выступая, Тигрица вышла молодая… Вослед за ней походкой смелой Вошла с распятием в руках Страдалица в одежде белой, С спокойной твердостью в очах. И вмиг всеобщее движенье Сменилось мертвой тишиной, Как дань немого восхищенья Пред неземною красотой. Альбин, поникнув головою, Весь бледный, словно тень стоял… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вдруг пред стихнувшей толпою Волшебный голос зазвучал: 5
«В последний раз я открываю Мои дрожащие уста: Прости, о Рим, я умираю За веру в моего Христа. И в эти смертные мгновенья, Моим прощая палачам, За них последние моленья Несу я к горним небесам: Да не осудит их спаситель За кровь пролитую мою, Пусть примет их святой учитель В свою великую семью, Пусть светоч чистого ученья В сердцах холодных он зажжет И рай любви и примиренья В их жизнь мятежную прольет!..» Она замолкла, и молчанье У всех царило на устах; Казалось, будто состраданье В их черствых вспыхнуло сердцах… . . . . . . . . . . . . . . . Вдруг на арене, пред толпою, С огнем в очах предстал Альбин И молвил: «Я умру с тобою… О Рим, – и я христианин…» Цирк вздрогнул, зашумел, очнулся, Как лес осеннею грозой, – И зверь испуганно метнулся, Прижавшись к двери роковой… Вот он крадется, выступая, Ползет неслышно, как змея… Скачок… и, землю обагряя, Блеснула алая струя… Святыню смерти и страданий Рим зверским смехом оскорбил, И дикий гром рукоплесканий Мольбу последнюю покрыл. Глубокой древности сказанье Прошло седые времена, И беспристрастное преданье Хранит святые имена. Простой народ тепло и свято Сумел в преданьи сохранить, Как люди в старину, когда-то, Умели верить и любить!.. 31 июля 1878
«Ты уймись, кручинушка, смолкните, страдания…»*
7 октября 1878
Призыв*