И вот художник впервые получил настоящую мастерскую. Он мог разложить свои принадлежности, развесить картины. Когда он раскупоривал бутылку скипидара, чтобы снять лак со старого полотна, резкий запах словно пробудил воспоминания детства. В Савойе мальчишкой он ходил ловить раков в ручье и поливал скипидаром мясо, привязанное к грузилам. Это было запрещено, но так поступали все. Говорили, что скипидар помогает запаху тухлого мяса быстрее распространяться в воде и привлекать раков. Он подумал, что воспоминание о радостных годах детства в новой мастерской — доброе предзнаменование.

Нина и Алексис переехали в апреле. Настал их черед отпраздновать новоселье, которое пало на май. Это был шумный вечер, довольно многолюдный: собрались коллеги художника, коллеги его жены, старые друзья, а также друзья новые, с которыми они познакомились у Тремюла; пришли и Батифоль с Фаншон.

— Как я счастлива, что вы поселились тут, — сказала Фаншон. — На левом берегу, рядом с Монпарнасом. Теперь ты почувствуешь себя настоящим художником. Какое чудо жить в Париже, ощущать себя парижанами!

И она запела, картавя:

Я родилась в предместье Сен-Дени,

Парижская девчонка…

Пришли еще какие-то люди, с которыми Алексис не был знаком, — очевидно, друзья друзей. Суета и толкотня словно служили наглядным доказательством того, что их новое жилище не так уж и просторно, как казалось поначалу. Танцующие сбились стайкой посередине мастерской. Женевьева, присев на краешек стола, беседовала с какими-то незнакомыми гостями. Черные чулки делали еще тоньше ее длинные скрещенные ноги с точеными лодыжками. Черное платье из джерси, не закрывавшее колен, плотно облегало бедра. Алексис пристально разглядывал ее. Он уловил запах духов Женевьевы, несмотря на то что в комнате было очень накурено. Едва собеседники Женевьевы отошли, Алексис приблизился к ней.

— Все хорошо?

— Все хорошо.

Чем меньше они произносили слов, тем больше это походило на сговор.

— Довольно с меня всех этих людей, — сказал он. — Не хотите пройтись по улице?

— Пожалуй.

Она поставила бокал и последовала за ним. Они не спеша дошли до угла, так, словно просто вышли подышать чистым воздухом. Из-за того что тротуары были очень узкие, им пришлось шагать посередине мостовой.

— Вам не холодно?

Женевьева отрицательно покачала головой. Алексис подумал: наверное, она испытывает такое же, как и он, странное удовольствие от того, что покинула этот праздник, откровенно повернувшись ко всем спиной.

— Я начал изучать этот квартал, — сказал он. — Тут есть поразительные уголки. Сейчас убедитесь в этом сами.

Он повел ее на улицу Шерш-Миди. Приоткрыл какие-то ворота — при свете луны вырисовывался большой деревенский двор с бывшими конюшнями. Алексис взял Женевьеву под руку, чтобы помочь ей идти по булыжнику. Пролом в стене, видневшейся в глубине двора, соединял двор с садом. Они опустились на каменную скамью. Вокруг стояла тишина, которую нарушал лишь далекий приглушенный гул, не стихающий в городе никогда.

— Что-то стало холодно, — сказала Женевьева.

Алексис обнял ее за плечи. Потом поцеловал — на этот раз по-настоящему, а не так, как в новогоднюю ночь. И стал гладить под платьем ее длинные ноги.

— Нет, не надо, — сказала она. — Я и так слишком люблю вас.

В ее больших глазах было смятение, точно в глазах животного, которое не понимает, что с ним происходит. Каждую попытку Алексиса она отвергала, защищаясь этой своей фразой: «Я и так слишком люблю вас».

И все-таки кончилось тем, чем и должно было кончиться.

Когда Алексис встал, намереваясь вернуться домой, Женевьева взмолилась:

— Нет, побудьте со мной еще немножко.

Он снова опустился на скамью рядом с Женевьевой, крепко обнял ее и, скользнув рукой под блузку, нежно задержал ее на груди. Но вскоре его обычное благоразумие взяло верх.

— Нас станут искать.

— Да… — с отчаянием в голосе согласилась она.

Прежде чем покинуть ночной сад, она еще раз пылко поцеловала Алексиса — так, словно ей больше не суждено было его увидеть.

Какие-нибудь несколько шагов, и они снова оказались среди шума, сутолоки, в клубах табачного дыма. Фаншон заметила их возвращение.

— Ну, знаете…

Женевьева поцеловала ее. А еще через несколько минут Нина обрушилась на Алексиса:

— Куда ты подевался? Мог бы заняться своими гостями!

— Мне стало душно, и я решил пройтись по улице.

Его угнетала мысль, что началась серия обманов. Шарль Тремюла с Женевьевой подошли проститься.

— Вы меня извините, но я немного утомился и, похоже, в самом деле должен подумать о своем здоровье. Мы непременно придем к вам как-нибудь еще провести спокойный вечерок. И вы покажете нам свои картины. Правда, дорогая?