– Какую почерковедческую?.. Чей вы почерк будете проверять? Подождите, вы меня совсем запутали! Я не против поговорить, но при таких уязвимых обстоятельствах, как приезд Васильева...

Кряжин пожал плечами и снова вынул «samsung».

– Васильев! Отбой приезду на Резниковскую. Займись «Челси».

(Тариф «Прокурорский»: «Посылай SMS лохам все два месяца следствия за $ 0,00!».)

– Ну?

По тому, в какой позе сидел следователь, товарищ Тимофеев понял, что уйдет он не скоро.

– Что «ну»? – осторожно спросил он.

– Где эта Верка-модистка, Париж-Дакар, Уренгой-Помары-Ужгород?

– Я вас, право, плохо понимаю, – признался товарищ Тимофеев. Лет ему было под пятьдесят, он уверенно косил под наименее информированного во вверенном ему общественностью доме, и весь вид его говорил о категорическом нежелании разговаривать на заданные темы. – Вера у нас в доме одна. Но я не понимаю, почему вы ищете ее здесь. Гражданка Семиряжская проживает в сороковой квартире.

Едва он успел это сказать и задуматься над следующей фразой, как в прихожей мелодично пропел звонок. Тимофеев бросил взгляд на следователя, по лицу которого блуждала наглая улыбка, и направился к двери.

– Сумки возьми! – чччмок!..

– Вера, у меня Генеральная прокуратура... – тихо, с достоинством, ибо Тимофееву хорошо известно, что в комнате слышим каждый звук.

Кряжин вышел в коридор как старинный друг семьи и облокотился на косяк.

– А вот и хозяйка домой пришла, – разглядел он пакеты с провизией, поверх которой в одном лежал рулон туалетной бумаги. – А вы говорите – в сороковой. Или вы «тимуровец», гражданка Семиряжская? Разносите недееспособным харчи от собеса?

– В чем дело, гражданин? – по-бабьи, выпалив первое, что свалилось на язык, взвизгнула Верка.

Через несколько минут, окончательно выяснив отношения, все трое разместились за антикварным столом товарища Тимофеева. Окидывая их короткими, но цепкими взглядами, слушая бестолковую болтовню, на самом деле являющуюся заговором, Кряжин продолжал осматривать квартиру. Семиряжская говорила одно, товарищ Тимофеев другое, потом они, обработав между собой один вопрос, переходили ко второму. Иван Дмитриевич слушал бы это бесконечно, настолько забавен был ему этот наивный процесс сбить с толку его, сорокадвухлетнего ужика, почти двадцатку отдавшего прокурорскому следствию.

– Все? – уточнил он, улыбаясь одними глазами. – С основной линией поведения определились? Теперь будем разговаривать. Вспомним двенадцатое июня. Именно утром этого дня мальчишкой из двадцать второго дома по улице Резниковская был обнаружен труп депутата в джипе, припаркованном к подъезду этого дома. Кто что видел?

Никто не видел ничего. Кто бы мог подумать иначе?

– Вот это меня и настораживает, – признался Кряжин. – Если бы Вера Анатольевна сразу призналась в том, что видела неизвестного мужчину той ночью, я бы успокоился и увел свое подозрение в другое русло. А так – нет, не получается... Вы свои первые показания помните, Семиряжская?

– Чего ночью не покажется!

Кряжин развел руками, и маленький «samsung» вновь сверкнул под солнечными, пробивающимися сквозь оконный переплет лучами. «Я вынужден задержать вас по подозрению в совершении преступления...»

– Как это? – в унисон опешили собеседники.

– А вот так. Бутырский хутор, свидания по пятницам. Но не между собой, как обычно у вас бывает, а с родственниками. При таком разговоре, товарищи Тимофеевы-Семиряжские, другой альтернативы нет.

Взрыв возмущения, хоть и без смертельной бледности, был впечатляющ. Кому охота выслушивать подобные обвинения? Нет у него другой альтернативы.. А жалобу на имя Генерального не хочешь?!

– Хорошо, – согласился Иван Дмитриевич. – У вас есть авторучка, Вера Анатольевна? И лист прихватите! – крикнул он вслед торопящейся в комнату женщине.

– Она даже знает, где у вас авторучки лежат, – понимающе подмигнул, окончательно испортив настроение хозяину, Кряжин. – Пишите, гражданка Семиряжская: «Увидел я, что полезнее мудрость, чем глупость, как полезнее свет, чем тьма». Подпись – «Соломон».

Париж-Дакар строчила, не жалея шарикового стержня. Глядя, с какой скоростью она пишет, Кряжин решил, что Семиряжская либо бухгалтер, либо имеет сродную этой должности профессию. Обычно люди, задумывающиеся над цифрами и потому теряющие на этом время, стараются наверстывать его в письме. Поэтому почерк бухгалтеров всегда скор, но в отличие от медиков разборчив. Ибо за неразборчивостью почерка врача стоит всего лишь ошибка фармацевта, а за неразборчивостью почерка счетовода – ошибка в бюджете. Второе недопустимо.

– Закончили? Пишите дальше: «Среди чистейших жен и спутников, среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей».

– Это из вашего, раннего? – ничуть не смутившись, уточнила Верка.

«Да, – подумал Кряжин, – с этой повозиться придется».

– Никогда не опускался до плагиата, – решительно отреагировал Кряжин. – Подпишите, Вера Анатольевна: «И.Г.». Закончили?

Верка оторвалась от листа и оценила написанное. Ничего указывающего на то, что она совершила нечто, чем стоило бы заняться Генеральной прокуратуре, она не увидела.