Том 3. Восхождения. Змеиные очи
вернуться

Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:

«Не я воздвиг ограду…»

Не я воздвиг ограду, Не мне её разбить. И что ж! Найду отраду За той оградой быть. И что мне помешает Воздвигнуть все миры, Которых пожелает Закон моей игры. Я призрачную душу До неба вознесу, – Воздвигну, – и разрушу Мгновенную красу. Что бьётся за стеною, – Не всё ли мне равно! Для смерти лишь открою Потайное окно.

«Если есть Иной…»

Если есть Иной, Здесь иль там, Ныне, в час ночной, Явен стань очам. Погасил я все светила, И на ложе я возлёг, – Благовонный дым кадила У моих клубится ног. Я лежу в дыму курений, Как бессильный бог. Я не жду ничьих молений, – Лишь тебя, мне чуждый гений, Призываю в мой чертог. Покажи свой лик, Обрати свой взор На меня! Или нет владык У пучин, у гор, У огня? Бьют, звенят ручьи, Тучи воду пьют, – Как же дни мои, Для чего цветут? Я возник из почвы дикой, Я расцвёл в недобрый час. Для кого пылал костёр великий? Для чего угас? Сквозь туманный дым кадила Вижу я нездешние черты. О, неведомая Сила, О иной, о дивный, это – Ты! Ничего вокруг не изменилось, Но во мне всё сделалось иным, – Безглагольно тайное открылось, Тает жизнь моя, как дым. Знаю я, что нет земного слова Для Твоих безмолвных откровений, Знаю я, что мне томиться снова В рабстве тягостных сомнений, И Твоё мгновенное явленье, – Призрак или свет, – Но спасён я в краткое мгновенье, Всё равно, – то было вдохновенье Или бред.

Алмаз

Д. С. Мережковскому

Легкою игрою низводящий радугу на землю, Раздробивший непреклонность слитных змиевых речей, Мой алмаз, горящий ярко беспредельностью лучей, Я твоим вещаньям вещим, многоцветный светоч, внемлю. Злой дракон горит и блещет, ослепляя зоркий глаз. Льётся с неба свет его, торжественно-прямой и белый, – Но его я не прославлю, – я пред ним поставлю смелый, Огранённый, но свободный и холодный мой алмаз. Посмотрите, – разбежались, развизжались бесенята, Так и блещут, и трепещут, – огоньки и угольки, – Синий, красный и зелёный, быстры, зыбки и легки. Но не бойтесь, успокойтесь, – знайте, наше место свято, И простите бесенятам ложь их зыбкую и дрожь. Злой дракон не знает правды и открыть её не может. Он волнует и тревожит, и томленья наши множит, Но в глаза взглянуть не смеет, потому что весь он – ложь. Все лучи похитив с неба, лишь один царить он хочет. Многоцветный праздник жизни он таит от наших глаз, В яркой маске лик свой кроет, стрелы пламенные точит, – Но хитросплетенье злое разлагает мой алмаз.

«Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной…»

Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной Ты стояла предо мною, озарённая луной, И, бессмертными словами откровенье роковое Повторяя, говорила, что на свете только двое, Что в созданьи многоликом только я и только ты В споре вечном и великом сплетены, но не слиты. Обе тёмные дороги в ожидании молчали. Ночь внимала и томилась от восторга и печали. И в сияньи непорочном, в полуночной тишине Все дыханья, вновь желанья возвращались все ко мне. Только ты одна таилась, не стремилась к нашей встрече, Вещим снам противореча, вечно близко и далече.

«Водой спокойной отражены…»

Водой спокойной отражены, Они бесстрастно обнажены При свете тихом ночной луны. Два отрока, две девы творят ночной обряд, И тихие напевы таинственно звучат. Стопами белых ног едва колеблют струи, И волны, зыбляся у ног, звучат как поцелуи. Сияет месяц с горы небес, Внимает гимнам безмолвный лес, Пора настала ночных чудес. Оставлены одежды у тёмного пути. Свершаются надежды, – обратно не идти. Таинственный порог, заветная ограда, – Переступить порог, переступить им надо. Их отраженья в воде видны, И все движенья повторены В заворожённых лучах луны. Огонь, пылавший в теле, томительно погас, – В торжественном пределе настал последний час. Стопами белых ног, омытыми от пыли. Таинственный порог они переступили.

«Угас дневной надменный свет…»

Угас дневной надменный свет, Угомонились злые шумы, – И наступает ваш рассвет, Благие творческие думы. Темнее сумрак за окном, Светлее кроткая лампада. В уединении ночном Успокоение, отрада. Преображается в мечтах Дневное горькое томленье, И всё, что было злость и страх, Теперь – смиренное моленье, Благоухая и звеня, Восходит к Божьему престолу, А тени суетного дня Скользя, бледнея, никнут долу.

«Быть простым, одиноким…»

Быть простым, одиноким, Навсегда, – иль надолго, – уйти от людей, Любоваться лишь небом высоким, Лепетание слушать ветвей, Выходить на лесные дороги Без казны золотой, без сапог, Позабыв городские чертоги И толпу надоедливых, тёмных тревог. Но на всякой тропинке Кто-нибудь да идёт И в руках иль корзинке Что-нибудь да несёт. Всюду крики, ауканье, речи, И ребячий бессмысленный смех, И ненужные, глупые встречи, И бренчанье ненужных потех. И одежды веригам подобны, И деньгами оттянут карман, И голодные нищие злобны, И в домах притаился обман. О, пустынная радость! О, безлюдье далёких равнин! Тишины безмятежная сладость, И внимающий – только один. Милый брат мой, вздымающий крылья Выше леса и туч, Из отчизны тупого бессилья Унеси меня, сладкою мукой измучь…

«Радость навек для тебя недоступна…»

Радость навек для тебя недоступна, Напрасны одинокие мечты, Не потому, что ты преступна, Не потому, что безумна ты. Как ангел чистый и непорочный, Утраченный небесною семьёй, Ты томишься звездой полуночной Над преступной и безумной землёй. О, зачем в этом мире ужасном Посреди этих злых людей Томишься ты пламенем напрасным, Забытая родиною своей!