Том 3. Восхождения. Змеиные очи
вернуться

Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:

«Я томился в чарах лунных…»

Я томился в чарах лунных, Были ясны лики дивных дев, И звучал на гуслях златострунных Сладостный напев. В тишине заворожённой От подножья недоступных гор Простирался светлый и бессонный, Но немой простор. К вещей тайне, несказанной Звал печальный и холодный свет, И струился в даль благоуханный, Радостный завет.

«Стремленье гордое храня…»

Стремленье гордое храня, Ты должен тяжесть побороть. Не отвращайся от огня, Сжигающего плоть. Есть яд в огне; он – сладкий яд, Его до капли жадно пей, – Огни высокие горят И ярче, и больней. И как же к цели ты дойдешь, Когда не смеешь ты гореть? Всё, что ты любишь, чем живёшь, Ты должен одолеть. Пойми, что, робко плоть храня, Рабы боятся запылать, – А ты иди в купель огня Гореть и не сгорать. Из той купели выйдешь цел, Омыт спасающим огнём… А если б кто в огне сгорел, Так что жалеть о нём!

«Меня печаль заворожила…»

Меня печаль заворожила, – И как её разворожить? Томит, что прежде мною жило, Что жадно хочет мною жить. И вся земля моя страдает, Томится весь её простор, – Здесь каждый ландыш увядает, И угасает каждый взор. Но где ж начало всех страданий? Увы, во мне же их исток! Не я ли сам хотел желаний! Не я ли сам к себе жесток! Но если я – творец томленья, То что ж ропщу я, что тужу? Блаженной правдой примиренья Мою печаль разворожу, – И по извилистым дорогам Увижу правые пути, – По крутоярам и по логам Без утомления идти.

«Ты не бойся, что темно…»

Ты не бойся, что темно. Слушай, я тебе открою, – Всё невинно, всё смешно, Всё Божественной игрою Рождено и суждено. Для торжественной забавы Я порою к вам схожу, Собираю ваши травы, И над ними ворожу, И варю для вас отравы. Мой напиток пей до дна. В нём забвенье всех томлений; Глубина его ясна, Но великих утолений Преисполнена она. Вспомни, как тебя блаженно Забавляли в жизни сны. Всё иное – неизменно, Нет спасенья, нет вины, Всё легко и всё забвенно.

«В долгих муках разлученья…»

В долгих муках разлученья Отвергаешь ты меня, Забываешь час творенья, Злою карою забвенья День мечтательный казня. Что же, злое, злое чадо, Ты ко мне не подойдёшь? Или жизни ты не радо? Или множества не надо, И отдельность – только ложь? Не для прихоти мгновенной Я извёл тебя из тьмы, Чтобы в день, теперь забвенный, Но когда-то столь блаженный, Насладились жизнью мы. В беспредельности стремленья Воплотить мои мечты, Не ушёл я от творенья, Поднял бремя воплощенья, Стал таким же, как и ты.

«Я слабею, я темнею…»

Я слабею, я темнею, Загореться мне невмочь, Я тоскою-мглою вею, День гашу, взываю ночь. Но в ночи моей тревога, – Шелестит мой тёмный сад, И пылит моя дорога, И ручьи мои шумят. И моя больная дума, В небе тусклая луна, От раскаянья угрюма, От бессилия бледна.

«Я влюблён в мою игру…»

Я влюблён в мою игру. Я играя сам сгораю, И безумно умираю, И умру, совсем умру. Умираю от страданий, Весь измученный игрой, Чтобы новою зарёй Вывесть новый рой созданий. Снова будут небеса, – Не такие же, как ваши, – Но опять из полной чаши Я рассею чудеса.

«Порочный отрок, он жил один…»

Порочный отрок, он жил один, В мечтах и сказках его душа цвела. В тоске туманной больных долин Его подругой была ночная мгла. Она вплетала в его мечты И зной и холод, – отраву злых болот. Очарованье без красоты! Твои оковы никто не разорвёт.

«Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик…»

Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик, Я услышал над собою, и узнал зловещий клик. И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью, Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью, Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь, И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь. Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала, Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало».