За десять лет (1976–1985) СССР получил от экспорта нефти 108 млрд долларов, в среднем менее 11 млрд в год. К 1988 году поступления упали до 8 миллиардов, но по отношению к ВНП (ВВП тогда не высчитывался) это составляло всего 0,6 %. Из-за таких пустяков могучие государства (если они могучие) не рушатся.

Несмотря на спад валютных доходов, валютный голод в СССР не наступил. Об этом говорит следующее: в разгар перестройки Горбачев затеял модернизацию машиностроительной и станкостроительной отраслей с целью вывести их на самый передовой в мире уровень. Кроме того, Горбачев обещал сделать отечественные легковые автомобили образцами для подражания во всем мире. Для достижения этих целей, объяснял он, следовало в первую очередь наладить закупки современного оборудования для соответствующих отраслей. Именно сюда ушла какая-то часть государственных валютных запасов. Но если бы это создавало угрозу опустошения казны, данная идея вообще не родилась бы на свет.

Интересный вопрос: затей перестройку, к примеру, Хрущев (возглавлял страну в 1954–1964 гг.), удался ли бы замысел? Тогда было еще немало людей, помнивших прежнюю жизнь – доколхозную и даже дореволюционную. Но большинство из них были сломлены либо «перепрограммированы» советским временем.

Лозунг «Больше социализма!», мелькавший, хотя и не имевший успеха в конце 80-х – самом начале 90-х, тридцатью годами ранее вполне мог быть подхвачен массами. Социология, заслуживающая называться этим именем, в стране тогда еще не появилась, но есть свидетельства того, что, несмотря на быстрое усложнение общества, в народной толще сохранялись (или доживали свой век) уравнительные настроения.

Так, в 1961 году, едва Хрущев объявил о подготовке новой конституции и о том, что через 20 лет в СССР «победит коммунизм», в ЦК КПСС пошел вал писем с предложениями, как приблизить великую цель. Их авторы советовали ликвидировать отдельные квартиры как «крепости мещанства», конфисковать частные дома, автомобили, дачи и даже садовые участки (разрешенные начиная с 1949 года несчастные шесть соток с крошечной постройкой без удобств). Самые решительные требовали упразднить семью как «рассадник частнособственнического образа жизни», детей воспитывать в коммунах, а «чинуш перевести в рабочие».

Всего поколение спустя на высказывающих подобные идеи уже смотрели как на сумасшедших, но тогда, в начале 60-х, тяжело контуженное общество вряд ли было готово к какому-то подобию перестройки, хотя и тогда оно отнюдь не было однородным. Более однородными были верхи. Ожидать, что люди с послужным списком и умственным горизонтом Хрущева и Брежнева отважились бы на реформу движущейся в тупик системы, было безнадежно. Прежде чем руководство СССР могло хотя бы помыслить о подобном, должны были уйти люди, лично ответственные за коллективизацию и ГУЛАГ, депортации и «голодоморы», за Бутово и Левашово, Куропаты и Сандармох, за Будапешт и Новочеркасск. Но время сделало свое дело, и те, кто должен были уйти, ушли.

Перемены не замедлили последовать. И конечно, не только в верхах. К середине 80-х якобы застывший советский социум претерпел достаточно радикальное раскрепощение. Оно-то и подготовило атмосферу, в которой могли состояться реформы горбачевского времени. Шел сложный и, учитывая его размах, достаточно быстрый процесс общественного саморазвития.

Демократическая революция 1989–1993 годов закономерно увенчала это саморазвитие.

Ощущение экономического тупика подтолкнуло позднесоветское руководство к ряду решений, которых от него по меркам прежних времен невозможно было ожидать. Среди них постановление Совета министров СССР (19.08.1986), по сути отменившее государственную монополию внешней торговли; закон об индивидуальной трудовой деятельности (19.11.1986); постановление Совета министров СССР о кооперативах (05.02.1987), фактически снявшее ограничения с доходов частных лиц (хотя прямо об этом в нем не сказано); безумный с точки зрения социализма закон «О госпредприятии» (01.07.1987), принятый VII сессией Верховного Совета СССР; постановление Совета министров СССР о выборности руководства предприятий (08.02.1988); упразднение «номенклатуры» (октябрь 1989-го); закон «Об общественных объединениях» (09.10.1990); закон «О собственности» (24.12.1990); закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности» (25.12.1990) и т. д.; принятие подобных актов продолжалось вплоть до распада СССР в декабре 1991 года.

Перемены в экономической модели – вещь для демократической революции необходимая, но не вполне достаточная. На счастье, горбачевская команда решила, что справиться с клубком проблем помогут их свободное обсуждение, открытость и гласность действий власти, ведь непопулярные меры неизбежны, однако, поняв их смысл, люди поддержат эти меры. Но какое свободное обсуждение может быть в условиях цензуры? Горбачев, похоже, искренне считал, что Советский Союз, при всех его проблемах, несокрушимый монолит, которому не страшны маленькие дискуссии. Приоткрытие шлюзов гласности началось зимой 1985/86 года.

Первыми ласточками стали выступления за отмену уже принятого «наверху» решения о переброске вод северных рек в Среднюю Азию. И оно было отменено! Чернобыльская катастрофа не только не перекрыла струю гласности, но словно бы даже усилила ее напор. Едва получив умеренную свободу, СМИ стали явочным порядком расширять границы этой свободы. Вскоре в «Огоньке», «Московских новостях», «Аргументах и фактах», «Московском комсомольце» замелькали все более дерзкие статьи. Уже к концу 1986 года открыто действовали больше дюжины никем официально – неслыханное дело! – не разрешенных политических клубов: «Социально-политический», «Слобода», «Община» (в МГУ), «Память», «ЭКО», «Перестройка», «Гласность», «Союз верующих социалистов», «Федерация общего дела», «Гражданское достоинство», «Фонд общественных инициатив», «Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся» (СМОТ), «Диалектик», свердловский клуб «Рабочий»; активисты, ни от кого не прячась, выпускали полтора десятка самиздатовских журналов (самый известный – «Экспресс-хроника»). И власти не решались разгонять и закрывать их!