— Какая партия? — мягко спросил Хорват.

— И твоя и моя.

Симон недовольно перелистал заметки, лежавшие на столе. Подумал: «Какой авторитет может быть у профсоюза, если во время заседаний члены комитета все время ссорятся?» Хорват раздражал его. Особенно его злило то, что Хорват нисколько не сердился, смотрел спокойно, и на мгновение Симону даже показалось, будто он улыбается. На щеках у Симона выступили красные пятна.

— Перейдем к повестке дня! — сказал он почти повелительно.

Жилован, сидевший в первом ряду, покачивался вместе со стулом. Он закурил: хорошо курить на пустой желудок, это всегда прогоняет сон.

— Начнем же, чего мы ждем? — сказал Хорват.

Симон говорил медленно, растягивая слова, повторяя каждую мысль. Члены комитета делали заметки, задавали вопросы, на которые опять-таки отвечал Симон, даже на те, что были адресованы Хорвату. Симон несколько раз тайком взглянул на Хорвата. Тот рассматривал рваные рукава пиджака и, казалось, был далек от всего, что здесь происходило.

Некоторое время Симон был доволен собой. Ему удалось направить внимание собравшихся на вопросы, включенные в повестку дня, отвлечь их от ненужной темы. Однако постепенно его охватывало смутное беспокойство, даже, пожалуй, раздражение: он предчувствовал, что Хорват что-то готовит. Поэтому он очень быстро закончил:

— Есть еще вопросы, товарищи? Нет. Тогда предлагаю закрыть заседание.

Хорват поднялся.

— Обсудим вопрос о станках.

Симон с досадой посмотрел на него, поправил очки на переносице. Попытался сдержаться.

— Слушай, Хорват, подождем, по крайней мере, пока получим от Вольмана деньги на ясли. Он рассердится и не даст нам больше ничего.

— Пусть сердится! И я на его месте рассердился бы. На то он и хозяин, чтобы его раздражали требования и победы рабочего класса. А мы ждать больше не можем. Станки стоят на складе и ржавеют.

— Ты… — попытался перебить его Симон.

— Вбей себе хорошенько в голову, — прервал его Хорват. — Не я. Рабочие! Осенью, когда я поставил вопрос об этом, я был один как перст.

— И теперь ты один! — крикнул Симон.

— А ты побывай-ка в прядильне. Да нет, пойди в любой цех, даже в столярную мастерскую, и ты многое услышишь об этом. Может быть, услышишь и несколько теплых слов в адрес профсоюза. А впрочем, думаю, что именно поэтому ты и не пойдешь туда. Вот я тебе и говорю: если мы не примем меры, увидишь, что рабочие дадут нам под зад коленкой.

— Наши рабочие не анархисты, — вскочил с места Симон. — У нас, рабочих ТФВ, есть крепкие революционные традиции… Забастовка в тридцать шестом. Или ты, может, забыл? — С довольным видом он осмотрелся вокруг. Ему нравилось говорить красивые фразы. Поэтому он повысил голос: —Да, да… Революционные традиции не со вчерашнего дня. Два поколения рабочих выросли и закалились в огне классовой борьбы на этой фабрике…

— И по этому случаю сегодня следует погасить этот огонь? Может быть, мы боимся сгореть в нем, товарищ Симон?

— Если ты берешь на себя ответственность и будешь отвечать за это, товарищ Хорват, тогда давай поставим этот вопрос перед дирекцией.

— То есть как это я буду отвечать?

Симон скривил губы с видом превосходства.

— Вот видишь, товарищ, видишь, проблема станков ее такая уж простая.

— А какой сукин сын говорит, что она простая? Именно потому, что она трудная, мы и должны ее решить…

— Что предлагают товарищи? — повернулся Симон к остальным.

— А что ты предлагаешь, товарищ Симон? — искоса посмотрел на него Хорват.

— Я предлагаю обсудить, — недовольно сказал Симон и сел за стол. — Вы согласны?

— Да.

— Хорошо.

— Тогда приступим, — сказал Хорват так же спокойно, как вначале. Только вены на лбу набухли. — Нужно убедить барона собрать станки. Тогда можно будет организовать еще одну смену. И не только в прядильне, но и у ткачей. Таким образом мы смогли бы дать работу больше чем тремстам текстильщикам, которые прозябают дома. — Он на мгновение замолчал, потом добавил другим тоном — Конечно, барон будет сопротивляться.

— Именно об этом я и хотел сказать, — перебил его Симон. Хорват посмотрел на него с досадой, но дал ему договорить. — Мы потребовали у него полотна, потребовали денег для диспансера, для отдела снабжения, для домов отдыха, а теперь для яслей. Он дал нам. Конечно, не по доброй воле. Мы боролись за каждую копейку. Кроме того, он начал строить еще и стадион на свои деньги. Что он сделает с ним после своей смерти? Он, что, возьмет его с собой в могилу? Нет! Стадион перейдет по наследству к рабочему классу.