– Ты сделал, что я просил?

– По разбоям? Да, Антон, нет проблем. Ты просил установить общий признак людей, на квартиры которых было совершено нападение. Так вот, все они имели на руках крупные суммы денег. Кто-то продал квартиру, да не успел вложить средства во что-то иное, кто-то собирался купить машину, кто-то только что получил взыскиваемые суммы по исполнительному листу.

– Это единственный признак, который объединяет всех? – уточнил Струге.

– Да. Еще раз повторяю – все потерпевшие за день, за два, максимум – за три до происшествия получали на руки и хранили дома крупные суммы. Если хочешь, передам тебе бумажку со всеми данными.

– Пока не нужно. – Попрощавшись, Антон отключил связь.

Дойдя до дома, в котором проживал Миша Решетуха, он застегнул до горла замок легкой куртки, скрыв таким образом воротник белой рубашки и галстук, и шагнул в подъезд. Первый человек, с которым Струге хотел побеседовать, был Геннадий Олегович Попелков, сосед Решетухи. Беспокоиться относительно того, что его узнают, Антон Павлович не мог. С кем бы он ни разговаривал в этом доме, тот не признает его впоследствии в коридорах суда либо на процессе. Но даже если и узнает, то не придаст этому значения. К делу Андрушевича судья не имел никакого отношения.

– Да что я могу сказать? – совсем как Юшкин почесал затылок Гена Попелков. – Фанатиком спорта был Миша.

– Почему – «был»? – поинтересовался Антон, осторожно опуская портфель в коридоре попелковской квартиры.

– Потому как уехал он. Вчера ночью. Собрал манатки и уехал.

– «Манатки» – это сумка с вещами?

– Ничего подобного. Это шифоньер, телевизор и остальной скарб.

– А вы сами видели, как Решетуха переезжал?

– Он ночью уехал, я только сверху видел, как в грузовик барахло сгружается.

«Очень интересно...»

– Что еще сказать? – Попелков вперил взгляд в давно не крашенный потолок. – Вы вообще интересуетесь или в частности?

– В частности той ночью, когда Решетухе ударили в голову. Нам, розыскникам, не все понятно в этом происшествии. Вы говорили следователю, что видели человека у дверей Мишиной квартиры. Тогда вас об этом никто не спросил, а вот мне сейчас интересно, зачем вы стояли у «глазка» своей квартиры в три часа ночи. Насколько мне известно, в это время люди обычно спят, а не дежурят под дверью.

– А вы кто, собственно, будете, гражданин начальник? – зримо заволновался Попелков.

– Я из поколения тех следователей, которые тридцать лет назад привлекали вас к уголовной ответственности за незаконную разгрузку вагонов на ходу поезда. – Лучшего «на ходу движения разговора» Струге придумать не мог. – Может, будет лучше, если я вас сейчас к себе в кабинет ГУВД доставлю да продолжим разговор там? Чтобы с вашей стороны поменьше вопросов было?

Попелков понял, что в своей подозрительности перестарался. Его до сих пор тошнило от запахов заваренного чая, пыльных стен и слежавшейся бумаги – запаха всех без исключения следственных кабинетов. В женских следственных кабинетах к перечисленным запахам добавляется еще легкий аромат духов, который потом преследует обвиняемого весь срок.

– Итак, дядя Гена, гроза всей Западно-Сибирской железной дороги, какого ляда ты чалился у дверей своей квартиры в три часа ночи, двадцать восьмого декабря, когда все законопослушные граждане пропитывают слюнями подушки?

Услышав родную речь, Попелков, «гроза железной дороги», вновь стал на рельсы понимания и объяснил нудному «следователю в третьем поколении», что в ту ночь Миша особенно рьяно бесновался по поводу проигрыша сборной России финнам.

– Так, – кивнул головой Струге. – И что?

– А то, что я не мог спать! Я встал с кровати и пошел на кухню. Там у меня стояла четушка «гвардейской»! Однако до кухни я не дошел, потому что, проходя мимо входной двери, услышал на площадке «движняки»! Поэтому и оказался у «глазка»!

– И что за «движняки» возбудили в тебе любопытство? Дядя Гена, будь честен, ага?

Попелков развел руками:

– А куда честней? Я через стену слышал, как диктор объявил окончание матча «Россия – Финляндия». Миша перестал орать и ушел на кухню. Это я могу сказать точно, потому что в кухне хлопал холодильник. Он у него всегда хлопает после первого, второго периодов, а потом – в конце игры. Вот и я тоже решил в третий раз водочки засадить и попытаться уснуть, пока он не переключился на другой спорт. Вот тут-то шорох и услышал. Точнее, не шорох, а стук. Я к «глазку» – шасть! – а там, на площадке, плюгавый какой-то стоит и головой, как филин, вертит. Постучал он, значит, Решетухе, потом звонок давай нажимать. Я еще думаю – зачем он стучит? Мише стучать в дверь – толку никакого.

– Ладно, – Струге, помня о словоохотливости многих старых зэков, поморщился, – что дальше было?

– А дальше плюгавый документ какой-то вынул и Мише в «глазок» показал. Я сразу понял, что менты приехали. Только в толк не могу взять – кто мог вызвать? Телефон на площадке только у меня, а у старухи Маратович, чья квартира в соседнем подъезде к решетухинской примыкает, тоже никакой связи нет...

– Никто и не вызывал твоих ментов, – отрезал Струге. – Дальше, старик, дальше!

– А дальше – ничего. Я спать лег, а поутру все узнали, что Мише голову пробили. Вот и вся история. А я в ту ночь употребил грамм четыреста и уснул, как младенец.