Командующий военно-воздушной базой "Форавец" эскадр-командер Роззел присутствовал лично. Обида за гибель "Соколарисов" заранее составило его мнение и управляла волевым решением эскадр-командера отвергать и изобличать. В таком состоянии он и взял себе слово:

– Я человек широчайших взглядов, к тому же еще летчик, по этой причине поверхностно думать не умею. Любая часть правды - есть такая же ложь,- Роззел насупил губы начиная нагнетать атмосферу.- Кто настоящих причин не знает, тот пытается уповать на случайность. Мне сдается вы тянете время пытаясь сокрыть свою топорную работу и не более того,- его гладкая, литая лысина сверкала, а щеки пошли розовыми пятнами от негодования. Это была его публичная месть за гибель эскадры.

Грау Альвес Пешеван бросил на него острый, как коса смерти, взгляд:

"Вот так служим, достойно участвуя в достойном деле. Думаем про одно. А когда приходит время поиска нетривиальных решений, среди высшего звена силовиков дефицит взаимного обожания."

Теперь он смотрел на Роззела спокойно и строго. И с тем же подчеркнутым спокойствием ответил ему:

– Вы не правы, поверьте. Я иду от своего понимания, а оно подвержено изменению ...

Многие слушали и кивали непонятно кого этим поддерживая.

– - ... только глупцам судьба не предоставляет выбора. Наше топтание на месте требует простимулированного вживания в задачу. Вражеские диверсанты-это супер элита, а значит в них много вложено. Сложно, порою тонко организованный боец отлично держит удары в лоб. Он обучен этому, он в этом ловок. Но у меня появилась собственная новая идея. За железной волей не редко таится человек емкий и впечатлительный. Который силой своего воображения может нарисовать такие кошмары и казни, до которых мы и додуматься не успели. Нужно только вовремя подтолкнуть его, а он уж сам придумает себе пропасть в которую не захочет шагнуть.

То что трудно увидеть, оценивать еще труднее. Поэтому, ощущая заинтригованность командного состава силовиков, глава тайной службы пододвинул к себе один из дешифрующих энерго экранов высоко частотной связи и призвал участников совещания последовать его примеру.

Рон выпал из забытья. Обранился но не упал, повиснув над землей. Кажется он вскрикнул. Солнечный свет и прохладный свежий воздух казались сущим благословением. Подмерзающей трусцой пытари волоком тащили узника от машины, чертя в дорожной пыли его коленями и голыми пальцами ног два неровных следа.

– Это еще не боль,- успокаивал Рона мордатый пытарь.- А только твое упрямство.

Голос существа ужившегося с бесчеловечностью своей работы помогал Рону сохранять самообладание.

Белая полоска шоссе ощутимо резала песчаный вал на изломе которого замер угловато высунувшийся борт "Бингорга". Рон храпел вздрагивающими ноздрями из которых тоненьким струящимся кнутовищем сочилась кровь и каплями шлепалась в густую пыль.

Рон стал помогать ногами ощутив под волочащимися щиколотками сырость. Оскользнулся. Тут его бросили. Остывшая жижа холодной грязи залепила лицо.

– Дохлятина,- обозвал его пытарь.

Четыре руки вцепились в плечи Рона и приподняв пронесли узника вдоль слюдянистого нароста, и с разбегу опрокинули по пояс вниз головой в бурлящую среди камней воду.

На последнем издыхании Рон вынырнул из наполненной горячей водой могилы, хватаясь за скользкие края. Его не били по рукам позволив отдышаться.

Пытари вели себя так, будто им на ходу меняли задание.

Термальный родник истекал туманящимся паром. Деревянные края венцов подпирали камни. Белая кайма пены срывалась на кромке, наплывая пузырящейся юбкой на скаты бревен. Лак соли покрывающий древесину казался льдом. Буд-то ради сохранения его холодного блеска гроздья кристалликов засохшего света приманивали солнечные лучи, взрываясь быстрометным глянцевым сиянием. В маслянистом движении воды чувствовалась скрытая опасность.

Черно-красная каша в раззявах ран горела от перенасыщенной солью воды. Мастера дел заплечных рывком заломили Рону обе руки и, чтобы не запустить повторяемость мотива, вновь пихнули космодесантника головой в омут.

Спазм сковал гортань Рона. В подступающей поганой яме переливаясь цветными искрами в цепенящем блеске качающихся раковин шевелились улитки. Золотисто-оранжевые, разные, они почти застенчиво втягивались в себя, демонстрируя крученые до небес вавилонские башни раковин. В поверхностных бликах воды студенистые присоски улиток и сами походили на выкипающую гущу. Из глубины термального источника взвихряясь вырвался булькающий стон и вспух пузырь кипятка. Горячий фонтан касанием усыпил проплывающую рыбину и тут же, в миг побелевшую, сварил ее за живо. Улитки не боялись таких неумеренных температур. Полупрозрачные шевелящиеся подошвы, похожие на слизней, проползали пульсирующими краями, жадно обгладывая игольчатые сабельки рыбьих ребер. Рон мог выбирать или его самого начнут пожирать улитки, или лицо обварит струя кипящей воды. Омерзительные улитки умудрялись оставлять под водой липкий след. Воздух заканчивался, но Рон опасался делать резкие движения головой, чтобы не спровоцировать хозяек горячего родника на атаку.

"Господи, теперь он был так беспомощен что не мог убежать от улиток!"

Кадык окончательно застрял в горле. Человек доведенный до последнего градуса отчаяния, несмотря на струйки пробивающегося кипятка, в глубине воды ощущал холод осени, в которой все менялось только к худшему. Водянисто соляная суспензия разъедала лицо, выжигала глаза. Вода стремительно нагревалась. Из потревоженных недр донеслось протяжное фырканье, не то стон. Горячий гейзер шипел кипящими пузырьками.

Почти шептал возбужденный ужасом жертвы.