Шеф — твердый, последовательный человек!

Пауль с ужасом проводил взглядом последний кусок стылого тюремного ужина, который подцепил вилкой и отправил в рот начальник. Несмотря на язву, руководитель Гестапо решил лично исследовать качество тюремного рациона.

— Просто отвратительно! — констатировал Кольбах, промакивая салфеткой уголки рта. — Удивительно, что жалобы от заключенных стали поступать только сейчас. А каково ваше мнение относительно здешней пищи, герр Пенслоу?

Пенслоу сглотнул слюну: видимо, оголодавшему журналисту содержимое алюминиевой миски не казалось таким уж мерзопакостным, и сообщил:

— Я не пробовать…

— Объявили голодовку? — вскинулся Кольбах.

— Нет. Никак нет. Мне не предлагать — совсем… — тоскливо оглядывая пустую посудину, проскулил герр Журналист.

— Совсем? Это недопустимо! Гауптштурмфюрер Ратт, вы как мой заместитель лично ответите за такое вопиющее попрание прав человека! — штандартенфюрер Кольбах не орал — его подчеркнуто спокойный голос звенел как сталь, поэтому Пауль всерьез перепугался начальственного гнева, стал одно за другим лепетать одинаково бессмысленные и абсурдные оправдания, которые тут же разбивались об айсберг неприступно-ледяного взгляда начальника…

В конце концов искренняя невиновность офицера Ратта стала очевидна даже его сентиментальной жертве: мистер Пенслоу подписал формальную бумагу о том, что не имеет жалоб ни по факту задержания, ни в связи с условиями содержания, и перешел непосредственно к цели:

— То, что произошло в горах, ужасно… Я причастен к эта трагедия… Я хочу делать заявление! Я должен!

Если приложить усилие и перевести все, что назаявлял герр Журналист на добротный немецкий язык, получился бы следующий текст.

Удручающая сцена, очевидцем которой мистеру Пенслоу пришлось стать в заброшенной горной выработке, заставила маститого журналиста вспомнить о собственной юности. Молодых годах, полных ошибок, которые он тщится искупить и по сию пору…

Судьба была благосклонна к нему, Ирвину Пенслоу, поэтому он, благодарение кельтским богам, родился ирландцем. И как подобает представителю этого гордого и мужественного народа, не мог занимать позицию стороннего наблюдателя, когда его древнюю родину в угоду политическим амбициям рассекли надвое… НЕТ!

Когда это произошло, он — как всякий ирландский патриот — занял позицию совсем иную, стратегически выгодную и хорошо вооруженную! Борцам за единую независимую Ирландию частенько приходилось прибегать к крайне радикальным методам. Конечно, сторонники колонизаторских взглядов и имперской дипломатии поспешили окрестить таких убежденных борцов «ирландскими националистами», «радикальными леваками» и даже «террористами». Хотя никакие гнусные ярлыки и полицейские репрессии не могли заставить их отказаться от убеждений! Конфликт разгорался год от года…

Жирная черта границей рассекла зеленое поле острова на географической карте, и, подобно стигматам католического святого, неотвратимо превращалась в глубокую кровоточащую рану. Кровоточащую ужасающе и безрезультатно…

Однажды, устав от бесконечной череды похорон ирландских патриотов, превращающихся в манифестации, и манифестаций, непременно заканчивающихся взрывами, стрельбой и похоронами, мистер Пенслоу понял, что нужно сменить методы воздействия на окружающий мир. Разумеется, он не побежал заявлять о своих новых убеждениях в ближайший полицейский участок: маловероятно, чтобы циничное британское правосудие, прикрывающее свою старческую плешь побитым молью париком с буклями, было снисходительно к ирландцу! Он просто зачехлил снайперскую винтовку и открутил крышечку самопишущего пера: меткое слово разит точнее пули! — за несколько лет журналист Пенслоу окончательно убедился в этом.

В решении отказаться от радикальных методов борьбы Пенслоу не был оригинален — например, парень, которого в годы совместной борьбы он знал под именем Взрывник Ронан стал со временем священником. Да, представьте себе, банальным католическим попом! Можете сами сходить в N-бургский собор, спросить отца Грегора и наслаждаться жалким зрелищем. Вот во что целибат может превратить нормального мужика! Нет, разумеется, он не имеет понятия о половой состоятельности отца Грегора, о его нетрадиционных сексуальных предпочтениях тем более… Он хотел сказать о другой, еще более мерзкой, метаморфозе. Его товарищ по оружию превратился в пацифиста! Пацифизм — всего лишь философское оправдание собственной трусости. Если, конечно, скромное мнение мистера Песлоу об этой мировоззренческой концепции интересует господ офицеров.

Когда пастор-пацифист увидал чемодан — тот самый клетчатый чемодан — в руках былого сподвижника по справедливой борьбе, он тут же решил, что в чемодан упакована бомба, и принялся вопить, без всякого снисхождения к милому сердцам патриотов ирландскому языку, чтобы Ирвин убирался! Он — пастор Грегор — не позволит оставить смертоносный чемодан в Божьем храме ни на сутки, ни на час, ни даже на пятнадцать минут!

Нет, как можно! Вы снова превратно поняли! Чемодан не принадлежал ему — Ирвину Пенслоу. Он понятия не имел о содержимом этого багажа. Он просто поступил как джентльмен — в этом вся его вина. Джентльмен — ужасное, сугубо англоязычное слово, что оно может принести ирландцу кроме проблем?