Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост. Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке, горевать. Выпили по первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра, поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших переживаний.

– К чему это ты мне, Вадик, рассказываешь?
– поинтересовался Ларионов.

– Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

– По УПК, Вадик, опять же по УПК.

– По-старому, значит.
– И без перехода.
– Зачем понадобился?

– О правиле в последнее время не слыхал?
– очень просто спросил Ларионов.

– Ну Алексеевич, ты даешь!
– восхитился Вадик.

– Я не даю, я спрашиваю.

– А я не отвечаю.

– Зря.

– Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.

– Выхода нет.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец оторвал взор от ярко-красного чуда.

– Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.

– Ты ее уже сдал, Вадик.

– Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.

– Хевра-то, по меховому делу?

– По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.

– Правило это убийство определило, Вадик.

– Поэтому я и кончик тебе дал.

– Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов.
– Кончик ты мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.

– У тебя забудешь!
– в злобном восхищении отметил Вадик.

А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо жили в одном доме. Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.

Константин был занят серьезным делом: из рук кормил огромного голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной быстротой и жадностью.

– Ты что птицу портишь?
– от порога удивился Смирнов.

– Да он уже порченый, - с досадой пояснил Константин.
– Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь - с посадкой!

– За это ты его теперь из рук кормишь?

– Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну, алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за то, что выпивают.

Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.

– Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.

– Пусть нажрется как следует.

Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню. Стоявшая в углу двора голубятня была гордостью Малокоптевского. Обитая оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым сеткой верхом - голубиным солярием - была вторым домом Константина. Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено), поднялся по лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Сонные сородичи лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул набок.

– Все, отрубился, - сообщил Константин и спустился вниз, к Александру.

Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.

– Нам бы с тобой, как почтарю, малость хватить, да старое время вспомнить, поговорить по душам, - вздохнул Константин.

– А что мешает?
– поинтересовался Александр.

– Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.

– Это ничему не мешает, Костя.

– Мешает, мешает. Когда ты вот так меня навещаешь, я сразу щипачом себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.

Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник, Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.

– Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента и видишь.

– Но пришел-то из-за Леньки Жбана?

– Из-за него.

– Жалко мне его, Саня, коллеги, как говорится, были. И черт его дернул, в это меховое дело влезть!

– Считаешь, подельщики его порешили?

– Больше некому. Кодла больно противная у них была, всякой твари по паре.

– Про правило ничего не слыхал?

– Откуда?! Меня ж, завязанного, опасаются. Но одно могу сказать наверняка оно было. Не могли они из-за остатка не перекусаться.

– Про остаток откуда знаешь?

– Я на суд тогда ходил, Саня. За Леньку болел. Эх, Ленька, Ленька! И шлепнул его наверняка самый глупый. Дурачок подставленный.

– Кем? Столбом?

– Вряд ли. Столб на дне. И показываться не будет.