Вот это да! Самурай, а нашей саблей не брезгует, тоже странно! — думаю я.

— Бодров? Ваша сабля у меня, поговорить надо! — слабо молвит полковник.

— Руби, Григорий! — ярится Василий Шохирев, больно лют он: зверь в бою. А в жизни душевный человек, последнюю рубашку с себя отдаст. — Уходить надо!

Я тоже опустил саблю. Но ещё ничего не понял.

— Наверно дед твой, Василий, — тихо шепчет полковник. — Сабля его!

Рухнул он, как подкошенный, мне под ноги: сознание потерял. А я совсем растерялся, пока не получил хорошего тычка от взводного. — Уходим!

Тяжело мы уходили. Очухались японцы от страха и такого нам дали жару, что меньше половины осталось от взвода разведчиков. Но документы стоили того, всех наших жертв — цены им не было.

Построил нас всех генерал Семихватов Борис Валерьевич. Старый он уже был, но добрый и умный. Ценил он казачью доблесть, как отец нам был. Сын того самого Семихватова, начальника сплава, что на Амур первые пришли.

— Всех наградить! А Бодрова и Шохирева к Георгию представить. Они заслужили того.

Так и получил я два Георгия, всем старым казакам на зависть.

— Это в такие-то годы? Да ещё два Георгия. Сразу всех Бодровых переплюнул, и не только Бодровых.

— Вот это везёт, казаку!

— И юн он, стервец, ох и молод для Георгиев! Но герой, ничего не скажешь!

Потом подошёл ко мне Шохирев Василий и говорит:

— Почто не рубил полковника, герой?

Видать и его это задело. Во взрослых годах он казак. Очень серьёзный и прямоту во всём любил.

— Может, струсил ты в разведке и скрываешь это, тогда откажись от награды. Так лучше будет.

— Ты видел, Шохирев, казачью саблю в руках японца. Это наверно сабля моего деда Василия Ивановича. Полковник сам и спросил меня об этом. Как я мог его рубить, раненого. И ты бы такого не сделал: ты только с сильным воякой злой, а так и ты человек нормальный.

Я рассказал ему, как поменялись оружием мой дед Бодров и японский полковник. Ещё в давние времена. Всё это было после поединка и честно всё было. Но трудно во всё это поверить, столько лет прошло.

— Я верю тебе, Бодров, ты заслужил награду, — говорит Шохирев. — Я бы тоже раненого не стал добивать и то правда!

И уже не оставалось на его лице следа от иронии, что была вначале. Человечный он: вот и разобрались мы!

А потом, предали нас наши генералы. И мы, в конечном итоге, все пошли в японский плен. Все израненные и контуженные, в жестоких боях с японцами. А генералы наши, которые подписали договор о поражении русской армии, поехали к самому японскому Микадо: деньги за предательство да награды получать.

Но многие офицеры предпочли плен и не склонились перед силой денег. Ушли в плен вместе со своими солдатами. Таким и был Семихватов Борис Валерьевич.

— Стар я, чтобы свой казачий род позорить. Я в плен не сдавался и Россию не позорил, и это для меня самое главное.

И от боли сузились его глаза:

— Я всегда казаком был! Казаком и останусь!

Так и умер он на чужбине и на его аккуратной могилке, на мраморе, всегда цветы лежат. Кто их кладёт туда, никто не знает, а история о том умалчивает.

Шли казаки сплавом по Амуру на своих плотах да лодках и с ними Василий Иванович Бодров со своей семьёй. И порой невольная мысль холодила сознание казаков: кому всё это надо? Тут смерть за каждым деревом прячется и следит за тобой, как за своей добычей. И красоты всей не надо, жизнь ведь одна! И зачем же её так неразумно транжирить.

Но тут бунтует непокорная душа казака — так было из века в век — шёл казак навстречу своей погибели с Божьим именем на устах и жив оставался! Хранил его Господь Бог, как сына родного. Ведь, делал он Божье дело, по сыновьи, без ропота. И хранил его Отец для дел больших и ратных. Только казачеству под силу было сломить силу великую басурманскую и веру свою утвердить не силой, а славой своей.

Вот и поп Никодим с ними в этом походе великом. Ведь ему-то и дома, в казачьей станице, в Забайкалье, дел нашлось бы. И его, никто бы не осудил за то, что остался там. Но этот поп, ещё тот поп! Его казаки так и прозвали Семижильным, что вскоре и стало ему вроде фамилии: Семижильный и Семижильный! — один он такой был!

Не ведал он страха никакого, даже великого, не то что малого. И в поле мог работать за троих. И везде он был первым.

— Так Господь Бог велел, — усмехается Семижильный.

И роста великого и силы был поп необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли и бросал, что снопы в разные стороны.

— Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!

И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!