Разумеется, восстание сипаев закончилось полной победой англичан. Дели, Лакхнау, Агра — все города, захваченные восставшими, были освобождены.

Викторианский бард отлично разбирался в ситуации и не строил иллюзий, поглядывая на всё трезво и насмешливо:

«Когда разразилось восстание сипаев, незадолго до осады Дели, один иррегулярный полк сипайской кавалерии квартировал в Пешаваре, у индийско-афганской границы. Этот полк заразился, как выразился тогда Джон Лоуренс, «всеобщим безумием» и, безусловно, в полном составе присоединился бы к повстанцам, если бы мог. Однако такой возможности полку не представилось, ибо, устремившись на юг, он встретился с остатками одного разгромленного английского корпуса и вынужден был повернуть к афганским горам, а там на него, как стая волков на отару овец, напало горное племя, недавно покорённое британскими войсками. Эти горцы, которые зарились на оружие и личное снаряжение сипайских кавалеристов, преследовали полк с горы на гору, из ущелья в ущелье, вверх и вниз по руслам высохших рек, через пропасти и утёсы, — преследовали до тех пор, пока он не исчез с лица земли, как исчезает вода в песках пустыни, — этот мятежный полк без офицеров. Единственной памятью о его существовании остался именной список личного состава полка, написанный чётким круглым почерком какого-то офицера, подписавшегося: «Адъютант, *ский иррегулярный кавалерийский полк, пропавший без вести». Бумага пожелтела от времени и от пыли, однако на обороте всё ещё можно различить сделанную рукой Джона Лоуренса карандашную пометку следующего содержания: «Проследить, чтобы два офицера-индийца, оставшиеся верными правительству, не были лишены своих званий. Дж. Л.» Из шестисот пятидесяти сабель только две не поднялись в поддержку повстанцев, и Джон Лоуренс в хаосе и смятении первых месяцев мятежа не забыл подумать о заслугах этих незаметных младших офицеров.

С тех пор прошло более тридцати лет, и афганские горцы, которые помогли уничтожить полк, уже состарились. Только изредка какой-нибудь седобородый старец вспомнит о своём участии в резне.

— Они пришли, — расскажет он, — из-за кордона, гордые, надменные; они призывали нас восстать и убивать англичан, и идти в Дели, где можно поживиться богатой добычей. Но мы, которых ещё недавно победили эти самые англичане, знали, что такая дерзость — не по разуму и что правительство легко справится с этими псами долин. И потому мы успокаивали их сладкими словами, пока не подоспели красные мундиры, чтобы обрушить на мятежников пламя своего гнева. И тогда этот полк бежал дальше в наши горы, а мы следили за ним с обеих сторон, двигаясь по горным отрогам, пока не увидели, что они заблудились в горах и не найдут дороги обратно. И тогда мы ринулись на них с утёсов, потому что нам нужны были их мундиры, и их уздечки, и их ружья, и их сапоги — больше всего их сапоги. И это была славная резня, и убивали мы их постепенно, одного за другим. — Тут старик высморкается и встряхнёт своей седой спутанной шевелюрой, похожей на клубок змей, и оближет губы под густыми усами, и осклабится, обнажив жёлтые гнилые зубы. — Да, мы убивали их, — скажет он, — потому что нам нужна была их сбруя, и мы знали, что Бог жаждет их крови, ибо на их душе лежал грех предательства — они предали тех, чей хлеб и чью соль они ели. И они скакали вверх и вниз по долинам и ущельям, и кони их спотыкались, а сами они еле держались в сёдлах и вопили о пощаде. А мы гнали их медленно, как гонят скот, пока все они не собрались вместе в широкой лощине, называемой Шеор Кут. Многие из них уже погибли от жажды, но многие ещё были живы, и они едва могли стоять на ногах. Мы ринулись на них с горы и голыми руками пригибали их к земле, по двое сразу, а наши юноши, которые ещё не научились владеть саблей, приканчивали их. Мне досталась такая-то и такая-то добыча — столько-то ружей и столько-то сабель. А ружья в те годы были хоть куда! Теперь мы крадём казённые винтовки, и нам ни к чему гладкоствольные ружья. Да, это правда, мы стёрли этот полк с лица земли, и даже память о том уже умирает... Но люди говорят...

И тут рассказчик обычно замолкает, и вы так и не узнаете, что говорят люди по ту сторону кордона. Афганцы всегда были скрытным народом и предпочитали сделать дурное дело, а не рассказывать о нём. Они могут много месяцев вести себя тихо и послушно, а потом вдруг однажды без всякого предупреждения напасть на полицейский пост, перерезать горло одному или двум полицейским, проскакать через деревню, похитив там нескольких женщин, и в зареве полыхающих соломенных хижин умчаться в свои пустынные, тёмные горы, гоня перед собою стадо быков и овец. В таких случаях индийское правительство начинает заламывать руки и чуть не плача умоляет горцев: «Ведите себя хорошо, и мы вас простим».

Племя, виновное в последнем набеге, всё, как один, приставляет большой палец к носу и отвечает какой-нибудь грубостью. Тогда правительство принимается увещевать провинившихся: «Не разумнее ли просто заплатить немного денег за те несколько трупов, что остались после вас в эту ночь? » Племя старается выиграть как можно больше времени, оно лжёт, дерзит, изворачивается, а тем временем несколько молодых горцев — только для того, чтобы выказать своё глубочайшее презрение к властям предержащим, — нападают на другой полицейский пост и обстреливают несколько пограничных земляных фортов, и, если удастся, убивают настоящего английского офицера. Тогда правительство говорит: «Смотрите, если вы будете продолжать вести себя так же, вам придётся раскаяться». Если горцам точно известно, как обстоят дела в Индии, они либо извиняются, либо огрызаются — смотря по тому, занято ли правительство, по их сведениям, каким-нибудь другим делом или же оно в состоянии целиком посвятить им своё внимание. Некоторые племена знают с точностью до одного трупа, как далеко они могут зайти. А бывает, что племя приходит в ярость, теряет голову и отвечает правительству: «А ну-ка, попробуй, сунься!» Тогда, горюя и обливаясь слезами, и оглядываясь на налогоплательщика в метрополии, который упорно склонен считать такие экспедиции жестокими захватническими войнами, правительство формирует небольшую, но влетающую в копеечку, бригаду, придаёт ей несколько орудий и посылает её в горы с задачей выгнать провинившееся племя из долин, где растёт рис, и загнать его на вершину гор, где нечего есть. Племя в полном составе выходит навстречу бригаде и охотно сражается, твёрдо зная, что их женщин никто не тронет, что их раненых будут лечить, а не калечить, и что как только племя покончит с последним мешком маиса, оно сможет с почётом сдаться и вести переговоры с английским генералом как полноправная неприятельская армия. А позже, через много лет можно будет понемножку, по грошам, выплатить правительству репарацию и затем долго рассказывать детям, как племя ручьями проливало кровь красномундирников. Единственно, чем бывает неприятна подобная весёлая война, так это тем, что красномундирники ужасно любят взрывать порохом укреплённые башни и сторожевые вышки, построенные племенами в горах. Горцы всегда считали, что со стороны англичан это просто подлость...»

Упомянутый викторианским бардом Джон Лоуренс, родившийся в 1811 и умерший в 1879 году, первоначально был чиновником в Бенгалии, затем — членом совета по управлению Пенджабом, затем — верховным комиссаром Раджпутаны; а с 1864 по 1869 год являлся вице-королём Индии. Именно Лоуренс руководил подавлением сипайского восстания. А «красными мундирами», «красномундирниками» называли в Индии английских солдат... И легко заметить, что викторианский бард лучше разбирается в ситуации, нежели один из великих индусов; лучше понимает, что такое архаическая психология. Ироничная проза Киплинга даёт ёмкое представление о ситуации, между тем как путанные рассуждения Неру о «войне за независимость», о «связи жалких условий существования с приходом англичан» и о «выступлении против власти крупных земельных собственников» представления о ситуации явно не дают!..

Стоит прислушаться и к речам ещё одного викторианца, которого мы сейчас назовём: Любитель приключений и загадок [111] !

Итак, Любитель приключений и загадок рассказывает устами одного из своих персонажей:

«...В стране вдруг начался бунт. Ещё накануне мы жили мирно и безмятежно, как где-нибудь в Кенте или Суррее, а сегодня всё полетело вверх дном. Вы, конечно, знаете эту историю лучше меня. О ней много написано, а я не большой охотник до чтения. Знаю только то, что видел своими глазами. Наши плантации находились возле городка Муттры у границы Северо-западных провинций. Каждую ночь всё небо озарялось огнём горящих бунгало. Каждый день через нашу усадьбу шли европейцы с жёнами и детьми, спеша под защиту английских войск, стоявших в Агре. Мистер Эйблуайт был упрямый человек. Он вбил себе в голову, что всё дело выеденного яйца не стоит и не сегодня-завтра кончится. Он сидел на своей веранде, потягивал виски и курил сигары. А вся Индия была в огне. Мы, конечно, остались с ним. Мы — это я и Доусон, который вместе с женой вёл счета и хозяйство. Но катастрофа всё-таки разразилась. Я был весь день на дальней плантации и под вечер возвращался верхом домой. На дне неглубокого оврага темнела какая-то бесформенная куча. Я подъехал ближе, и сердце моё сжалось от ужаса: это была жена Доусона, разрезанная на куски и брошенная на съедение шакалам. Немного дальше на дороге лицом вниз лежал сам Доусон, его, уже окоченевшая, рука сжимала револьвер, а рядом друг подле друга лежали четверо сипаев. Я натянул поводья и остановил лошадь, не решаясь, в какую сторону ехать. В этот миг из крыши бунгало Эйблуайта повалил густой дым, наружу вырвалось пламя. Я понял, что ничем не могу помочь моему хозяину, а только и сам погибну, если очертя голову брошусь на выручку. С моего места мне хорошо были видны мятежники, их было не меньше нескольких сотен, они громко кричали и плясали вокруг пылающего дома. Меня заметили, и мимо моей головы просвистело несколько пуль. Тогда я повернул коня и поскакал через рисовое поле. Ночью я был в Агре.

Оказалось, что и там небезопасно. Вся страна гудела, как растревоженный улей. Англичане собирались в небольшие отряды. Они оставались хозяевами только на той земле, которую удерживали силой оружия. На всей остальной земле они были во власти восставших. Это была война миллионов против нескольких сотен. И самое трагическое было то, что нашим противником были наши же отборные войска — пехота, артиллерия, кавалерия. Мы их обучили и вышколили, и теперь они сражались против нас нашим оружием и трубили в горн наши сигналы. В Агре стоял Третий бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сикхов, два эскадрона кавалерии и одна батарея. Когда началось восстание, был сформирован отряд добровольцев из гражданских чиновников и купцов. В этот отряд, несмотря на свою ногу, записался и я. Мы выступили из Агры, чтобы встретиться с противником у Шахганджа в начале июля, и несколько времени успешно сдерживали их, но скоро у нас кончился порох, и мы вернулись обратно в Агру. Со всех сторон приходили тревожные вести, что было неудивительно: ведь Агра находилась в самом центре мятежа. Лакхнау был более чем в сотне миль на восток, Канпур — почти столько же на юг. Какое направление ни возьми, всюду резня, разорение и гибель.

Агра — древний город. Он всегда наполнен индусами-фанатиками и свирепыми дикарями-язычниками. Горстка англичан потерялась бы среди узких извилистых улочек. Поэтому наш командир приказал перейти реку и укрыться в старинной Агрской крепости.

Не знаю, джентльмены, слыхал ли кто-нибудь из вас об этой крепости. Это — очень странное сооружение. Такого я никогда не видывал, а уж поверьте, я много странного повидал на своём веку. Крепость очень большая и состоит из двух фортов — нового и старого. Наш гарнизон, женщины, дети, припасы и всё остальное разместились в новом форте. Но он размерами был гораздо меньше старого. В старую крепость никто не ходил, в ней жили только скорпионы и сороконожки. Там было много огромных пустых залов, галерей, длинных коридоров с бесконечными переходами и поворотами, так что было легко заблудиться. Поэтому туда редко кто отваживался ходить, хотя время от времени собиралась группа любопытных и отправлялась с факелами.