Шрифт:
Но Уэллс всё же остаётся викторианцем. Он не вполне уверен в необходимости даже существования жизни на земле. Он даже сомневается в незыблемости викторианских ценностей — крепкой семьи, строгой нравственности… И всё-таки... Он не может не признать эти ценности вечными, хотя бы потому, что за ними стоит возможность деятельной любви и помощи тысячам и тысячам обычных людей, жаждущих удовлетворения своих самых обычных, простых потребностей. Настоящее и будущее — за викторианской, строгой, деятельной, доброй моралью. Эта мораль, а не кремлёвское мечтательство, победит во Второй мировой войне, в этой ставшей явью «Войне миров»...
Голос викторианца:
«Так странно стоять на Примроз-хилле — я был там за день перед тем, как написал эту последнюю главу, — видеть на горизонте сквозь серо-голубую пелену дыма и тумана смутные очертания огромного города, расплывающиеся в мглистом небе, видеть публику, разгуливающую по склону среди цветочных клумб; толпу зевак вокруг неподвижной машины марсиан, так и оставшейся здесь; слышать возню играющих детей и вспоминать то время, когда я видел всё это разрушенным, пустынным в лучах рассвета великого последнего дня...
Но самое странное — это держать снова в своей руке руку жены и вспоминать о том, как мы считали друг друга погибшими...»
Детектив!.. Пожалуй, самый английский, самый викторианский жанр европейской литературы. Конан Дойл, Конан Дойл, Конан Дойл. Плодоносящее позднее викторианство. И Агата Кристи — ностальгическое воспоминание о викторианстве. Вероятно, полноценный расцвет классического детектива возможен лишь в стране, где упорядоченная, основанная на соблюдении законов жизнь состоит в законном браке с большой степенью демократизма... Всё хорошо, всё ладно, всё правильно. Однако серьёзная и строгая нравственность вдруг порождает серьёзную же безнравственность!
И щёголь Оскар Уайльд опытным акушером принимает эти странноватые роды.
Викторианская безнравственность рождается в качестве прямой и даже и простой противоположности викторианской нравственности. И это вполне естественно. Противоположности порождают друг друга. Но в данном случае всё-таки возможно утверждать, что именно нравственность породила безнравственность, а вовсе не наоборот!..
« — Но согласись, Гарри, жизнь только для себя покупается слишком дорогой ценой, — заметил художник.
— Да, в нынешние времена за всё приходится платить слишком дорого. Пожалуй, трагедия бедняков — в том, что только самоотречение им по средствам. Красивые грехи, как и красивые вещи, — привилегия богатых.
— За жизнь для себя расплачиваешься не деньгами, а другим.
— Чем же ещё, Бэзил?
— Ну, мне кажется, угрызениями совести, страданиями... сознанием своего морального падения.
Лорд Генри пожал плечами.
— Милый мой, средневековое искусство великолепно, но средневековые чувства и представления устарели. Конечно, для литературы они годятся, — но ведь для романа вообще годится только то, что вышло уже из употребления. Поверь, культурный человек никогда не раскаивается в том, что предавался наслаждениям, а человек некультурный не знает, что такое наслаждение...»
Но этот безнравственный Уайльд, возвышая голос в защиту убийцы, приговорённого к смертной казни, оказывается совершенно и необычайно, и даже и высоконравственным!..
И это тоже викторианские строки:
Есть неизбывная вина И муки без вины, — И есть Закон, и есть — Загон, Где мы заточены, Где каждый день длинней, чем год Из дней двойной длины. Но с незапамятных времён Гласит любой закон (С тех пор, как первый человек Был братом умерщвлён), Что будут зёрна сожжены, А плевел пощажён. Но с незапамятных времён — И это навсегда — Возводят тюрьмы на земле Из кирпичей стыда, И брата брат упрятать рад — С глаз Господа — туда. На окна — ставит частый прут, На дверь — глухой запор, Тут брату брат готовит ад Во тьме тюремных нор, Куда ни солнцу заглянуть, Ни Богу бросить взор. Здесь ядовитою травой Предательство растят, А чувства чистого росток — Задушат и растлят, Здесь Низость царствует, а Страх, Как страж стоит у врат. Здесь тащат хлеб у тех, кто слеп, Здесь мучают детей, Здесь кто сильней, тот и вольней, Забиты, кто слабей, Здесь разум нем, здесь худо всем — В безумье бы скорей!..Однако самыми страшными порождениями и врагами нравственности оказались скромные и чудаковатые учёные холостяки, стыдливо утаивающие в своих чутких душах любовь к мальчикам-подросткам или нервическое пристрастие к миленьким маленьким девочкам.,.
Этот Милн, запросто подменяющий историю философии разговорами Кролика, Ослика и плюшевого медведя, у которого в голове опилки...
Этот Кэрролл, мимоходом совершающий свой летучий налёт на самый что ни на есть серьёзнейший викторианский патриотизм!..
«О бойся Бармаглота, сын! Он так свиреп и дик, А в глуше рымит исполин — Злопастный Брандашмыг! Но взял он меч, и взял он щит, Высоких полон дум. В глущобу путь его лежит Под дерево Тумтум. Он стал под дерево и ждёт, И вдруг граахнул гром — Летит ужасный Бармаглот И пылкает огнём! Раз-два, раз-два! Горит трава, Взы-взы — стрижает меч, Ува! Ува! И голова Барабардает с плеч! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, Хвалу тебе пою! Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве. И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.