Между тем Тереза вдруг бросила арию из «Риголетто» и запела старинную английскую песню Гайдна, [39] так проникновенно говорящую о тоске и разлуке:

Раздался возглас: «Браво! Браво!» – и в дверях, мягко хлопая в ладоши, появился министр юстиции. – Прекрасно! Великолепно!

– У меня к вам просьба, сеньор Корреа, – сказала Тереза, тотчас встав с табурета.

Министр поспешил к ней предупредительно и галантно:

– Чем могу служить, милая сеньора?

Граф и господин с роскошными бакенбардами тоже вошли в гостиную, все еще продолжая спорить.

– У нас с Жоаной общая просьба, – сказала Тереза министру.

– Я уже просила вас об этом! Даже два раза! – подтвердила графиня.

– Милые мои сеньоры! – улыбался министр, с довольным видом располагаясь в кресле и поудобнее вытягивая ноги. – Говорите! Требуйте! Что-нибудь очень серьезное? Боже мой, обещаю вам, обещаю торжественно…

– Хорошо! – сказала Тереза, слегка хлопнув его веером по руке. – В таком случае признавайтесь, какие у вас имеются вакантные приходы, только получше?

– А! – воскликнул министр, поняв, в чем дело, и внимательно посмотрел на Амаро; тот съежился и покраснел.

Господин с бакенбардами, стоявший тут же и скромно побрякивавший своими брелоками, выступил вперед и дал нужные сведения:

– Из вакантных приходов самый лучший – Лейрия, главный город округа и центр епископата.

– Лейрия? – повторила Тереза. – Я слышала про Лейрию: там есть какие-то руины?

– Крепость, сеньора, воздвигнутая еще доном Динисом. [41]

– Лейрия нам подойдет!

– Но позвольте, позвольте! – встревожился министр. – Лейрия довольно большой город, резиденция епископата… Сеньор падре Амаро – еще совсем молодой священник…

– Что же из этого, сеньор Корреа! – воскликнула Тереза. – А сами-то вы разве стары?

Министр с улыбкой поклонился.

– Скажи и ты хоть слово! – обратилась графиня к мужу, который нежно почесывал головку попугая.

– По-моему, это излишне; бедный Корреа и так положен на обе лопатки! Кузина Тереза сказала, что он молодой человек.

– Помилуй! – возразил министр. – Не вижу тут особенного преувеличения; не настолько уж я древен…

– Несчастный! – закричал граф. – Вспомни: уже в тысяча восемьсот двадцатом году ты затевал политические заговоры!

– Это был мой отец! Бессовестный клеветник! Это был мой отец!

Все смеялись.

– Итак, сеньор Корреа, – заключила Тереза, – вопрос решен. Падре Амаро назначается в Лейрию.

– Ну, пускай, пускай, сдаюсь, – отвечал министр, махнув рукой, – но имейте в виду: это тирания!

– Thank you, [42] – сказала Тереза, протягивая ему руку.

– Сегодня вы неузнаваемы, сударыня, – заметил министр, любуясь ею.

– Сегодня я счастлива, – отвечала красавица.

Потупив глаза, она рассеянно водила пальцем по своей шелковой юбке, потом подошла к роялю и снова запела нежную английскую песню:

Граф направился к Амаро; священник встал с кресла.

– Все в порядке, Корреа снесется с епископом. Через неделю вы получите назначение. Можете ни о чем не беспокоиться.

Амаро склонился в раболепном поклоне и пробормотал министру, уже стоявшему у рояля:

– Сеньор министр, разрешите поблагодарить вас…

– Благодарите графиню, – ответил с улыбкой министр.

– Сеньора, я стольким вам обязан, – пролепетал Амаро, согнувшись чуть не до земли и приближаясь к доне Жоане.

– О, не мне, а Терезе! Кажется, она хочет заранее получить отпущение.

– Сударыня, – поспешил он к Терезе.

– Помяните меня в своих молитвах, сеньор падре Амаро! – сказала та, и через минуту голос ее снова плакал о том, как грустно в деревне, когда Любина нет!

Через неделю Амаро получил назначение в Лейрию. Но он не мог забыть то утро в доме у графини де Рибамар: министра в модных коротких брюках, который, уютно расположившись в кресле, дает слово, что ходатайство будет удовлетворено; светлый, тихий сад за окном; белокурого юношу, говорящего «yes». В ушах его все еще звучала безутешная ария из «Риголетто»; его преследовало воспоминание о белых руках Терезы, просвечивающих сквозь черные газовые рукава. Он невольно воображал, как эти руки обвиваются вокруг стройной шеи англичанина, – и в эти минуты ненавидел и его, и варварский язык, на котором он говорил, и страну еретиков, откуда он явился; и голова у Амаро шла кругом при мысли, что когда-нибудь он сможет исповедать эту чудную женщину в интимном полумраке исповедальни и чувствовать прикосновение ее платья к своей люстриновой сутане…