– Я... не могу...
– снова донеслось до русского.
– Ив-ван-сан, как же это... как же так? Я т-теперь не смогу на вас с-смотреть... Я... меня тошнит.

Он печально развел руками.

– Ну, вот так получилось. Нашей с тобой вины тут нет, а чтоб не тошнило... хочешь, тресни мне прикладом промеж глаз. Говорят, помогает пар стравить. Психоаналитики такого пациентам не предлагают, но средство действенное. На, держи, - он протянул ей прикладом вперед свой бесшумный автомат.

Из темноты на него посмотрели неестественно ясные девичьи глаза. Амико сидела на камнях, обняв себя за плечи, и походила на одну из печальных статуэток Эрнста Барлаха. Ее лицо было полно скорби, подобной той, что бывает у людей на похоронах. На щеках виднелись мокрые разводы, девушка шмыгнула носом и заговорила:

– П-при чем тут вы? Иван-сан, вы же ни при чем... Это все я... я... я...порченная.

– В смысле - я ни при чем? Это, знаешь, обидно даже слушать. Судьба нас свела, ну, как камешки в обвале. Катимся, тремся боками друг об дружку, только искры летят. Я трусь об вас, вы об меня... согласен, двусмысленно звучит. Но, выходит, мы уже не совсем чужие друг другу. Я отвечаю за все, что делаю, в том числе и с вами. Что же до порчи... глупости ты говоришь. За других говорить не стану, но вот я лично был бы горд и счастлив, если бы такая красивая, умная и благородная девушка, как ты, и в самом деле, а не в бреду, меня обнимала. Жаль, что в здравом уме и твердой памяти вы шарахаетесь.

– Ничего вы не понимаете, - всхлипнула заплаканная Амико.
– Ничегошеньки. Вы хороший. Вы меня пальцем не тронули без разрешения. Дело во мне. Я всегда боялась, что мою... мою невинность заберет не тот человек. Я хранила себя, как должно быть. Но это все... все зря. Я ошибалась, Иван-сан. Чего стоит ожидание и постоянная оглядка на саму себя, если кто угодно может запросто отнять у тебя все? Однажды я бросила любимого человека, потому что он потерял лицо. Мне было... так больно. А потом меня просто взяли и использовали. Как вещь, как животное, как... И я не знаю, что я теперь такое. Неужели я, женщина, только на... это и гожусь? Чтобы мной пользовались? Неужели я сама этого хочу? Мне снилось... мне снилось, что тогда, в том доме, где все случилось, был не тот человек, а...

Внезапно девушка прервалась и затравленно посмотрела на свои голые колени.

– Я боюсь думать. Мне страшно, потому что я не понимаю. Иван-сан, что же мне делать?

– Многое я не понимаю, тут уж и к бабке не ходи, - кивнул Иван.
– Но думается мне, что ты все же не права, что так убиваешься. Жизнь такая штука, вываливает на нас всяких гадостей... знаешь, хоть и не я точно могу представить, что чувствует девушка, но мне и самому довелось нахлебаться. Подрался как-то неудачно с численно превосходящим противником, так все кончилось сломанным носом, рукой и парой ребер, да еще и помочились на меня все не по-джентльменски. Обидно было, больно и противно, но куда деваться? Жизнь не кончилась, я пошел, записался на самбо, и порвал им всем потом сраки... пардон за мой французский. Тебе, конечно, пришлось еще хуже, но разве ты в чем-то виновата? Зачем доделывать то, что не сделали те мерзавцы? Жизнь продолжается. Ты вернешься домой и все забудешь.

– Вы добрый, Иван-сан. И наивный. Неужели вы думаете, что можно забыть первого мужчину? Особенно... особенно, если все вышло вот так? Это ведь не драка, это на всю жизнь. Почему так? За что? Неужели так и должно быть? Когда я проснулась и увидела вас, мне стало страшно. Вы не понимаете, каково отношение в моей стране к этому вопросу. Мы... мы подавляем желания, но потом они выплескиваются в самых уродливых формах. Вам ли не знать, если вы изучали нашу культуру и... анимацию, среди которой есть характерная. Для нас разврат - это грязь, мерзость, которая кроется где-то в темных углах сознания. По крайней мере, так всегда было для меня и моей семьи. А теперь грязь на мне, во мне. И минуту назад я вдруг почувствовала саму себя грязью.

– Думаю, забыть первого мужчину трудновато... как и первую женщину. Но ведь люди женятся и разводятся, в конце концов, а потом снова влюбляются. Это ведь не конец - концом может быть только смерть. Ты жива, почти здорова, и когда мы отсюда выберемся - у тебя все еще будет впереди. А что же до желаний... не подумай, что я такой умный, в образ спецназера-дуболома это не входит, конечно... но по этому поводу мне довелось читать слова умных людей. И они говорят, что разум человека - лишь тонкая пленка над пучиной вполне себе звериных инстинктов. Это не хорошо, и не плохо - это просто так. До какого-то уровня мы можем управлять собой, но, дойдя до какого-то предела, от инстинктов никуда не деться. Это так для любого человека, и что толку переживать по этому поводу? Вопрос в том, что мы делаем до того, как начинают работать исключительно инстинкты, вот тут уже все зависит от человека. Инстинкт продолжения рода толкает под руку, но пока человек еще властен над собой, он вполне успевает выбрать, куда идти. Вниз, в похоть, грязь и разврат, или вверх - к любви, пониманию и красоте. Ты нигде не оступилась, не соглашалась пасть, на тебе нет никакой грязи, если ты сама не захочешь в нее свалиться. И все, что будет дальше - зависит только от тебя. Не сдавайся, вот и все. Мне думается, сил у тебя хватит. А мнение остальных - ну, на этот счет есть надежный русский рецепт.

– К-какой еще рецепт?
– девушка подняла голову, и по взгляду Иван понял, что она жадно слушает каждое его слово. Коварная Кейко не соврала - Акеми и впрямь было важно, что говорит русский. Сила ли спасителя сотворила подобный эффект, или же всему виной стали слова, что он говорил, но японка смотрела с той надеждой, что так непривычно и больно видеть в людях, не привыкших жаловаться. Не составляло труда понять, насколько тяжел для Амико сам этот разговор, и как неловко было обсуждать подобные вещи с чужим человеком, да еще мужчиной. Но все же она не уходила в себя, как было при ссоре с подругой, она слушала и верила.

– Важнее всего, что думаешь ты сама... ну, и те, кого ты любишь. А вот что там судачат остальные... мы делаем так: поднимаем правую руку, и - 'А хрен с ними!'

– Какой... смешной жест, - Амико неуловимым движением вытерла слезы и прикрыла глаза.
– Вы странный человек, Иван-сан. Никогда бы не подумала, что русские бывают такими. И совсем не ожидала, что кто-то вроде вас будет утешать меня. Простите за эту истерику. Но, наверное, без нее было не обойтись.

Девушка глубоко вздохнула и выпрямила спину. В одно мгновение к Акеми вернулась присущая японке грация.