Шрифт:
Теперь вот и деньги пропали. Если пойти и потребовать их, Саад живым не отпустит. Пожаловаться властям – обвинят в поджоге сена…
Голова у Касума идет кругом, когда думает, как же ему быть. Но одно он твердо знает: не уедет, не отомстив Сааду за все: и за избиение, и за деньги. Саад с Любом – горцы, и Касум – горец! И хотя те богаты, а он, Касум, беден, но мужества ему не занимать. Ни один горец не прощает незаслуженной обиды и зла, и Касум не простит Сааду. Он может уйти с пустыми руками, но не с позором.
Всякие мысли лезут в голову. В какое-то мгновение Касум даже подумал, не поджечь ли ему Саадову усадьбу. А может, взять да и угнать в один из туманных дней его отару?… Да, но что тогда станет с Сайфутдином? Ведь Саад обязательно его обвинит во всем и поступит с ним так же жестоко, как и с Касумом…
Был мрачный, пасмурный день, моросил дождь, когда Касум услышал скрип арбы. Он притаился в кустах. Кто знает, чья это арба… А может, это Хасан и Хусен наконец едут за своими дровами?…
Касум осторожно выглянул. Арба еще не поравнялась с ним, когда Касум узнал Аюба. Тот был один. Касум рванулся – откуда силы взялись – и точно лань выскочил на дорогу. Правда, поясницу пронзила острая боль, но это не остановило его.
Увидев Касума, Аюб оцепенел.
С того самого дня, когда он не нашел избитого Касума в овраге, Аюб и во двор-то боялся выйти, чтобы, чего доброго, не встретиться с Касумом. А ехать в лес, да еще мимо оврага, и вовсе избегал, да и в тот день с трудом решился, пока Саад силой не погнал его.
Аюб, точно ребенок, боялся кладбищ и мертвецов. Страшные сказки, услышанные еще в детстве, и сейчас казались ему правдивыми. А чего только не наслышался он за свою жизнь. Больше всего ему запомнился рассказ о том, как Кунта-Хаджи [36] утопили в море, а он выплыл как ни в чем не бывало и на зеленой траве, что расстелилась вдруг прямо на глади морской, стал молиться…
Где бы ни ходил, ни ездил в эти дни Аюб, он все время думал о работнике. Что, если и Касум святой и где-нибудь да появится? А не будь он святым, как бы тогда мертвецу уйти из оврага?…
36
Кунта-Хаджи – основатель мусульманской секты в Чечне.
Если бы Аюб меньше об этом думал, он, может, и не так бы испугался, когда перед ним вдруг и в самом деле вырос словно из-под земли обросший Касум, подпоясанный вместо ремня плетью дикого винограда. Увидев «ожившего», Аюб закрыл руками лицо и закричал не своим голосом.
Касум медленно двинулся на Аюба. Тот снова заорал, соскочил с арбы и кинулся бежать по дороге.
Любому, кто услышал бы этот крик, могло показаться, будто кого-то режут на части.
Аюб добежал до села. Теперь он уже не ревел, как в лесу, а издавал нечленораздельные звуки.
Люди останавливались и удивленно смотрели ему вслед.
Уже у себя во дворе Аюб обернулся к воротам, выставил вперед руки и снова закричал:
– Не входи! Не подходи ко мне!..
– Кто там? – выбежала ему навстречу мать.
– Вон, вон идет, видишь, идет сюда? Не впускай его!..
На все вопросы о том, кто идет и кого не надо впускать, Аюб ничего толком не отвечал. Только Саад понял, какое видение преследует племянника.
– Не мели чепуху! Откуда ему взяться, если он давно в земле.
– Кто в земле? – спросила в испуге мать Аюба. – Что с вами? Оба несете такое, ничего не поймешь!
– Откуда я знаю, кто в земле! – вконец разозлился Саад. – Тот, о ком твой сын говорит.
– Нет, он не в земле! – замахал руками Аюб. – Вон он идет! Не ужели не видите?
Саад боялся только одного: чтобы в своем, как ему казалось, бреду Аюб не назвал имени Касума. Ведь тогда может все раскрыться. И никак он не мог сообразить, что случилось с Аюбом в лесу, что так напугало парня?… Ведь с утра поехал в лес в полном здравии. А сейчас…
Саад несколько раз пытался усадить Аюба рядом с собой, успокоить его и порасспросить. Но тот знай орал: «Вон он идет!» да «Не впускайте его!» Саада он не узнавал. И вообще смотрел вокруг себя диким, затравленным зверем. И при этом так дрожал, так рвал на себе волосы, что Саад вынужден был, словно пса, посадить его на цепь.
Как ни старался Саад, но ничего толком узнать о случившемся ему не удавалось. Боясь, как бы и самому не тронуться умом, он махнул рукой и ушел к себе.
Мулла написал помутившемуся рассудком Аюбу не один джай [37] и женщины, общающиеся с джиннами, не раз приходили к нему, но ничего не помогало.
37
Джай – Здесь: амулет с молитвой, его обшивают кожей и вешают на шею тому, кого хотят исцелить.