И Евдокия Васильевна пошла к больным. Работы ей хватало. Едва выздоравливали одни, как заболевали другие. Вчера еще здоровый человек сегодня лежал весь покрытый холодным потом, ежась от холода, хотя на дворе жарища. На острове круглый год стояла одинаково жаркая погода. Теперь слегли Зверев, Зинчук, свалились Шевелев, Бердан. Жаловался на недомогание Баранов Степан Филиппович, хотя и старался не поддаться болезни, продолжал ходить на скалу выбивать надпись. Особенно же плох все время был Александр Африканович.

Евдокия Васильевна выбивалась из сил. Хорошо еще, помогали товарищи, особенно Илья Радченко, который с особой ласковой теплотой относился к ней и к ее заботам. Возвращаясь из джунглей или с берега моря, приносили, как правило, всякие травы, водоросли и отдавали их Евдокии Васильевне: ведь что-нибудь могло пригодиться ей для лечения больных.

Моряки обратились к Петеру Энгерсу с просьбой достать лекарства. Он пообещал, но проходили дни, а лекарств не было. Больные страдали от зуда кожи. К этому прибавилась еще какая-то тропическая болезнь. И хотя все каждый день купались в море, а тех, кто не мог сам пойти, товарищи обмывали подогретой водой, — это не помогало.

Петер Энгерс молчал, и все видели, что он чем-то озабочен. Обещанные самолеты не прилетали, и моряки почувствовали, что остров Большая Натуна отрезан и от Борнео и от Сингапура.

Энгерс, видно, не хотел выдавать истинного положения вещей. Лишь иногда сквозь улыбку и как бы невзначай замечал: «Мне кажется, что мы тоже потерпели кораблекрушение и очутились почти в таком же или равном с вами положении».

Когда установилась ясная погода, экипаж усилил работу по ремонту шлюпок. Мысль об уходе на остров Борнео не покидала моряков. Теперь даже больные и те старались помочь в работе. Одна шлюпка была уже почти полностью готова, и это воодушевляло людей.

Степан Филиппович Баранов продолжал выбивать надпись на скале. Изредка вместе с ним принимались вырубать надпись и выздоравливавшие матросы Сухонос, Зверев и Нечаев и старший помощник капитана Байдаков. Порода поддавалась обработке с большим трудом. Степан Филиппович, стирая серую пыль с камня и обливаясь потом, медленно вырубал букву за буквой. Его сменяли то Сухонос, то Зверев или Нечаев. Через несколько недель упорной, настойчивой работы надпись была закончена. Она отчетливо выделялась светлыми полосками букв на темном фоне камня.

Первого мая решили открыть этот памятник, возложив у его подножия большой венок, сплетенный женщинами из пальмовых ветвей и цветов.

Все собрались у скалы. Пришел Датук и еще несколько малайцев.

Настроение у экипажа, несмотря на длительную оторванность от большого мира, было приподнятым. Многие волновались. На отвесной высокой каменной стене с нависшим карнизом был четко выбит якорь, над вершиной его — пятиконечная звезда, а вокруг нее — буквы «СССР» и чуть пониже — слова: «Перекоп» 1941 год». Еще ниже — столбиком, непривычным латинским шрифтом были выбиты фамилии погибших русских моряков: «Зорин, Стыврин, Лютивинский, Соколов, Будоян, Агарков, Рева, Анипко».

С речами, посвященными памяти погибших, выступили Демидов, за ним — Бударин и Погребной. На фоне темной скалы резко выделялась серебристая голова Погребного. Он окинул собравшихся печальным взглядом добрых задумчивых глаз. Казалось, каждый в этот миг мысленно переносится в родной Владивосток, проникается верой в возвращение. И вдруг упали первые капли дождя, скала покрылась густыми точками, медленно поползли узкие струи, оставляя на камне блестящие следы. Вдали повисли косые серые полосы ливня, послышались раскаты грома, на черном небе, затянутом сплошными тучами, засверкали огненные вспышки молний. По скале огромными шлейфами скатывались потоки воды. Моряки зажгли факелы, но ливень погасил их. Среди дня наступила тьма, словно уже была ночь. Шум и гул ливня и волн вздымавшегося и обрушивающегося на берег вспененного моря, частые молнии и рокот грома заполнили все.

Маленькая речка превратилась в быстрый мутно-желтый, ворочающий и катящий с грохотом камни водяной поток; в нем, кувыркаясь, неслись, словно щепки, огромные пальмы с обломанными, измочаленными вайями и разорванными корнями, мелькали обломки стволов мангровых деревьев, обрывки лиан. А под скалой, прижавшись друг к другу, сидели укрывшиеся от ливня русские моряки и малайцы, молча созерцая разъярившуюся стихию.

Месяц за месяцем медленно тянулось время. У многих моряков зажили раны, лишь малярия по-прежнему трепала одного за другим.

Марк Друт с Петром Чулыниным, Ильей Бахиревым и Евгением Берданом побывали в восточной части острова, чтобы выяснить, нет ли там удобных бухточек для стоянки шлюпок. Здесь, в отвесных скалах, они обнаружили много пещер. Выбрав одну из них, они обследовали ее, освещая своды факелами. Ход в пещеру, усеянный обломками камней, шел вниз и несколько влево, потом круто поворачивал вправо, разделяясь позднее на два. В одном из ходов среди густой тьмы в красных отблесках факелов сверкнула вода. Это было подземное озеро, довольно глубокое, с прозрачной водой, такой чистой, что, казалось, камешки на дне можно сосчитать.