А главное, буквально на входе в здание пришло, как просветление, решение его запутанной ситуации. Разумеется, никаких признаний и хныканий по Насте он производить не должен - последнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякий луч надежды на сохранение прежних отношений. А этого-де ни одна любящая женщина не желает. Как бы ни настаивала на признании измены.

Так что никаких признаний, никаких изменений в поведении. А чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы. А что в голове? А в голове у нас - ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и выпирает сейчас.

Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости - странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно та придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:

– Вы кто такой будете?

Алексей посмотрел на неё внимательно:

– А вы?

Тётка - абсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупная - нахмурилась:

– Палата под охраной. Документы предъявите!

Ага, это становилось интересно. Показать ей, что ли, офицерское удостоверение и поставить раком? Ну, то есть, по стойке "смирно". Но настроение было хорошим, бодрящим, потому он спросил заботливо:

– А у тебя, родимая, есть документы, подтверждающие твоё право спрашивать документы?

Тётка, чувствовалось, поплыла. Она явно не привыкла получать такой наглый и уверенный отпор. Пауза затянулась.

– Ладно, во-оин-н, - с непередаваемой офицерской интонацией, употребляемой в русской армии, наверное, со времён царя Гороха, проговорил Кравченко, - свободна пока. Доложись караульному начальнику, чтобы приказал тебе изучить "Устав гарнизонной и караульной службы".

И прошёл в палату. К Ирке.

Толстуха не сделала даже попытки ему помешать.

Ирка лежала на койке бедная и бледная. Левая рука, лежавшая поверх одеяла, была перевязана от плеча и до локтя. Правая скула, как раз обращённая к Алексею, багровела большим синяком - тут, видать, и приложило девочку обо что-то ударной волной. Глаза были глубокие, словно запавшие в синеву подбровья. И вся она казалась маленькой и как будто усохшей. Господи, она как котёнок, брошенный в подворотне!

Кравченко грохнулся перед нею на колено, как перед знаменем части. Нежно, но крепко взял в ладони предплечье её правой руки, приподнял к губам и стал целовать. К её губам прикасаться пока побоялся - мало ли, как там у неё, что болит из-за перенесённого удара.

Лицо Ирки осветилось, а в запавших глазах проснулись огоньки. Показалось, что сиреневые. Хотя глаза у неё - он помнил прекрасно - карие.

– Лёшечка, - прошептала она воздушно.
– Лё-шеч-ка-а... Ты пришёл!

Алексей всё-таки решился прикоснуться к её здоровой щеке губами.

– Я ещё вчера приходил, - ах, глупо, будто оправдываешься или, ещё хуже, хвастаешься, обругал он тут же себя.
– Не пустили, эскулапы фиговы! Тебя вон как охраняют, даже вон сегодня пришлось прорываться.

Это он попытался перевести свою ошибку в шутку.

Удалось не совсем. Глаза Ирины обратились куда-то за него. Алексей обернулся. В щели приоткрытой двери торчала голова давешней охранницы, которая таращилась на сцену у постели.

Алексею захотелось выстрелить ей в рожу. Правда, напитавшийся образами смертей разум тут же подкорректировал желание: выстрелить захотелось шваброй, обутой в мокрую тряпку. Но чтобы и в этом случае дуру-ополченку вынесло отсюда кверху ногами.

– Свалила отсюда, боец! Мухой!
– с угрозой рыкнул он.
– А то я не посмотрю, кто такая, - мигом трахну и по лестнице кувырком налажу!

Рожа в двери скривилась, но втянулась назад. Дверь закрылась.

Ирка хихикнула:

– Она теперь не уйдёт...

– Почему?
– механически откликнулся Алексей, тоже улыбаясь от радости, что у его женщины действительно должно быть всё в порядке, раз она в состоянии смеяться.

– Будет ждать, когда ты её трахнешь, - пояснила его женщина великодушно.
– Это ей нечасто перепадает с её внешностью...

Нет, не бывает великодушных женщин!

И кстати, почему он сказал "трахну"? Имелось-то в виду... А-а, блин! В присутствии интеллигентной Ирины, учительницы в довоенной жизни, язык не повернулся произнести глубоко народный синоним интеллигентского слова "ударю"! Вот и... Блин, неловко как получилось-то! Да и перед тёткой этой - тоже...

Но как бы то ни было, эта непонятная ополченка с её навязчивым вниманием заставила его насторожиться. Нет, он не то чтобы был расслаблен до этого - не надо, не после всех событий со вчерашнего дня! И относительно неведомо откуда взявшейся охранницы возле Ирки он тоже не в расслабоне себя ощущал. Непрозрачная ситуация. Но чего ныне не бывает на Луганске! Настоящим атасом всё это не пахло - в чаду административного бреда новорождённой республики всякое чудо возможно. А уж чего только не бывало!