Шрифт:
Ропот усиливался, грозил перейти в открытый бунт. А с янычарами шутки плохи – и султаны это знают хорошо.
Ахмет III метнул взгляд на Мехмеда Балтажи-пашу.
Великий везирь подскочил как ужаленный.
– Да, ты не заложник за своего отца! – грозно крикнул он осужденному. – Да, ты не заложник за своих братьев! Но ты – заложник за свой народ, гяур! Твой народ, потерявший разум, дерзнувший поднять меч на священный полумесяц!..
– Верно говоришь, везирь! – поддержали его янычары, потрясая ятаганами. – Смерть гяуру!
– …и в назидание твоему мятежному народу, в назидание вам, гяуры-заложники, и всем вашим народам голова твоя, Йован Мирич, слетит с плеч!
Везирь сел.
Йован Мирич расстегнул ворот, снял с шеи крест. Взглянул налево, потом направо. Окинул взглядом послов, консулов, иностранных гостей. И наконец увидел того, кого искал. Подошел к нему, вложил в его руку крест. Это был Дмитрий Кантемир – принц Молдавский.
Громко прозвучал в наступившей тишине голос муфтия:
– Да исполнится священная воля султана!
Йован Мирич направился к эшафоту. Прошел между рядами янычар, поднялся по мраморным ступеням. Палач положил огромную руку на плечо осужденного. Отогнул ворот его рубахи.
Кантемир взглянул на крест на своей ладони. Рука его с тонкими, длинными пальцами дрожала.
Палач бросил осужденного на колени. Кантемир сжал ладонь.
Воздух сотрясли дикие вопли янычар. Кантемир разжал кулак. Крест Йована Мирича на его ладони был окровавлен.
2
– Вай, какой ты хороший гяур, Кантемир-бей! Вай, как сладко поет твой тамбур! Будто ты и не гяур, Кантемир, будто бы самый настоящий турок!..
– Двадцать два года в Стамбуле, Раис-эфенди…
– Нет, не годы делают человека человеком, Кантемир-бей! Не годы, а пытливый ум. Можно прожить в чужой стране всю жизнь и так ничего и не узнать о ней. Вот я – семь лет прожил в Персии. И что же, научился я там чему-нибудь? Нет. Выучил несколько слов – и все. Ты же в глаза не видел Персии, а читаешь наизусть Рудаки, Фирдоуси, Саади. И среди французов ты никогда нежил, и среди русских, и среди итальянцев. А языки их тебе знакомы. Сколько языков ты знаешь, Кантемир-бей?
– Много, – улыбнулся Кантемир.
– Сколько?
– Столько, сколько пальцев на обеих руках, Раис-эфенди.
– Вай, как ты усерден, Кантемир-бей! И как я ленив!.. И как ленивы мы все, османы, если докатились до того, что ты, гяур, пишешь для нас нашу историю, толкуешь нам наш Коран, играешь для нас на тамбуре и даже наши мелодии записываешь какими-то иероглифами.
Кантемир снова улыбнулся. Взглянул на высокие кипарисы, на голые скалы, синеющие между стволами деревьев, на коней, пасущихся на зеленой лужайке, и произнес:
– Я слышу лай гончих, Раис-эфенди. Судя по их лаю, охота близится к концу.
– А я ничего не слышу, кроме твоей музыки, друг.
– Если моя музыка радует твое сердце, почтенный Раис-эфенди, то и мое сердце радуется!
– Нет, дорогой друг. Твое сердце остается печальным. Это говорю тебе я, Раис-эфенди, который не очень-то умеет читать, что написано в книгах, зато хорошо читает в сердцах.
Кантемир покачал головой. Его тонкие пальцы перебирали струны тамбура, лежащего на коленях.
– Ты прав, Раис-эфенди. Мое сердце остается печальным.
– Ты думаешь об Йоване Мириче?
– Там, где скатилась с плеч его голова, в один прекрасный день может скатиться и моя.
Раис-эфенди задумался. После продолжительного молчания он проговорил:
– Это было бы непоправимой ошибкой…
Из-за скал, облитых послеполуденным солнцем, послышались звуки рога, возвещающего окончание охоты. И тотчас же на лужайку выбежали гончие, вспугнув пасущихся лошадей и дремлющих на траве слуг.
– Пора и нам собираться, – сказал Кантемир, откладывая тамбур.
Раис-эфенди задумчиво курил наргиле. Слуги за его спиной ожидали приказания убирать ковер, подушки и пустые кофейные чашки.
– Кони и мулы готовы, эфенди! – решился побеспокоить хозяина старший слуга.
– Кони и мулы еще не готовы, – небрежно бросил Раис-эфенди, выпуская через ноздри густые клубы дыма.
– Кони и мулы еще не готовы! – передавали слуги друг другу, уходя прочь.
Когда они удалились на значительное расстояние, Раис-эфенди повернулся к Кантемиру.