Но Арктика решила, что для испытания людей и техники совсем недостаточно одной болтанки, и выставила еще и облака.

«А какова тут высота гор? Не дай бог столкнуться с какой-нибудь сопкой. Ведь нас ждут, на нас надеются… Что же делать? — Каманин задумался. — Пробивать облачность или возвращаться назад? Все сделают то же, что и я… Нет, возвращаться нельзя».

И самолеты окунулись в белую мглу. Теперь невозможно было разглядеть даже плоскостей собственного самолета. А вдруг столкнешься с товарищем в этой белой темноте?

Каманин стал набирать высоту.

«Лучше уж идти над облаками, тут хоть увидишь вершины гор», — подумал он и включил секундомер.

Через двенадцать минут облака остались внизу. Да и болтанка как будто уменьшилась.

Каманин оглянулся и увидел только две машины — Молокова и Пивенштейна. Куда же делся Демиров?

Штурман Шелыганов, высунув голову из кабины, тоже посмотрел назад.

«Вернулся, — подумал Каманин, — вернулся, или… или…»

— Через пятнадцать минут будет Анадырь, — сказал штурман Каманину.

Облака стали редеть и остались над горами. Каманин поглядел вниз и не увидел ни одного ориентира, за который можно было бы зацепиться. Белесое, ослепительное небо сливалось с бесконечной снежной равниной. Было такое ощущение, словно стоишь на месте, а в открытой кабине вокруг тебя грохот и вой ветра.

И тут появились темные точки, подвешенные в белизне. Точки превратились в людей. Видно было, что они махали руками и подбрасывали шапки.

«Э-э, да анадырцы вышли с флагами и лозунгами, — отметил Каманин. — Но черт подери, они заняли как раз то место, где только и можно сесть. Чуть в стороне сядешь — костей не соберешь. Неужели не понимают? Придется поступить невежливо».

И он прошелся на бреющем полете над полосой, все разбежались.

И только он сел, как увидел лозунг: «Привет отважным летчикам товарищам Галышеву, Водопьянову и Доронину!»

— Здравствуйте, товарищ Водопьянов! — радостно поприветствовал Каманина подбежавший к самолету человек.

— Здравствуйте. Только я не Водопьянов.

— Ой, братцы, ошибочка вышла! Вы уж извиняйте нас. А мы глядим, как раз три самолета. У Каманина ведь пять.

— Да, у Каманина пять. Было.

И тут снова задуло. Шесть дней невозможно было высунуть носа из дому. Впрочем, дома были занесены, и люди ходили по вырытым в снегу тоннелям.

Пилоты нервничали. Оставались невыясненными судьбы Демирова и Бастаижиева.

«Что же это у нас получается? — думал Каманин. — Родина мне доверила такое ответственное дело, а я его не выполнил: вместо пяти самолетов три. А что будет дальше?»

Чтобы летчики не особенно скучали, им принесли единственный в поселке патефон с единственной пластинкой «Мексика». Под жаркие ритмы южноамериканского джаза пилоты слушали завывание пурги и проклинали «небесную канцелярию», где происходит путаница.

А однажды редактор местной газеты «Советская Чукотка» увидел у пилота Пивенштейна газету, в которой был завернут кусок мыла.

— Дай почитать!

Борис Пивенштейн даже растерялся от неожиданности.

— Это старая, за прошлый месяц.

— Для нас это самая наиновейшая. Мы получаем газеты раз в год.

И выдержки из газеты появились на другой день в «Советской Чукотке».

На шестой день Каманин проснулся от непривычной тишины. В первый момент ему показалось, что он оглох. Неужели утихло? Он поднял Молокова и Пивенштейна.

Пошли по снежному лазу, потом через поставленные одна на другую железные бочки выбрались на свет и едва не ослепли — сияло солнце, сияли снег и небо. Гора Дионисий, расположенная в одиннадцати километрах от Анадыря, была отчетливо видна. По ней местное население определяло погоду: виден Дионисий — будет ясная погода, в дымке — жди пурги.

И тут начались поиски владельцев самоваров.

28 марта вылетели, не зная, что за погода впереди.

Дул попутный ветер. Прошли залив Святого Креста, выбрались к Анадырскому хребту.

Но буквально на глазах стали возникать облака, небо потемнело и началась пурга.

По тундре понеслись треугольные языки снежной пыли — так они были видны сверху, — вершины гор как бы задымились, а подножия стали заполняться темнотой. Машины начало швырять. Вошли в дымку. Временами самолеты выталкивало из облаков, и тогда возникало солнце.

Раскачивался горизонт, раскачивались горы.

Молоков слушал, как скрипят плоскости его самолета.

«Ну-ну, старуха, не скули, — говорил он своей машине. — Держись. Рано еще складывать крылья. Мне, может, и самому не нравится, что пурга догнала нас, но я молчу».