Журнал немедленно отверг этот снимок — но, к сожалению, он немедленно вызвал невероятный фурор. Пресса снова сомкнула когти над Брайаном и теперь жаждала крови. Фотография появилась во множестве национальных газет. Сомнительно, что Брайан отчетливо отдавал себе отчет в том, что он наделал, пока, наконец, не протрезвел окончательно. В попытках объяснить перед массами этот свой шаг он только вяло оправдывался: «Это — реалистические картины. Все это — обычная бессмыслица». Очень сомнительное извинение, показавшее его недальновидность и неразборчивость. Брайан определенно не симпатизировал нацистам и позднее весьма сожалел о том, что сделал такой снимок. Спустя годы Анита со злорадством вспоминала: «Это было просто отвратительно! Но какого черта — он прекрасно выглядел в униформе СС!»

Со шквалом критики, обрушившейся на него, Брайан все ощутимей стал испытывать подозрения в истинных мотивах многих поступков Кита по отношению к нему. И без того уже достаточно морально неустойчивый, он теперь все больше принимал ЛСД, который усиливал его неуверенность, и тогда ему все сильнее начинало казаться, что прямо за его спиной против него задумываются самые гнусные дела. Из-за этих страхов его характер, и так вспыльчивый, только ухудшился. Он сам очень стыдился вспышек ярости, в которую он временами впадал, и воспоминания о прошедших бурях на следующий день только усиливали его чувство вины.

Чтобы хоть как-то пресекать эти приступы, он начал принимать еще больше «кислоты». Вообще, ее действие крайне непредсказуемо. При «хорошем трипе» Брайан видел мир словно сквозь прекрасный и блестящий, переливающийся всеми цветами радуги кристалл. Тогда он расслаблялся, кайфовал и дурачился, безобидно усмехаясь. Но «плохой трип» заставлял его бегать из угла в угол в непонятном страхе и съеживаться где-нибудь в углу, пока этот страх не наполнял все его естество до самых краев. Тогда ему чудились монстры, выползающие из стен и приближающиеся к нему. Но, несмотря на все ужасы «плохого трипа», он продолжал — когда жизнь прижимала его к стенке — в очередной раз отправляться в поисках галлюциногенной глухоты и слепоты, которые даровал ему «хороший трип».

Брайан был убежден в том, что «кислота» дает ему возможность сочинять лучшую музыку. Это было вполне справедливо, если он испытывал последствия «хорошего трипа». «Плохие трипы» же много раз способствовали тому, что Брайан просто не приходил в студию. Конечно, не приходя на сейшены, Брайан понимал, что это дает дополнительные причины остальным участникам группы для того, чтобы открывать очередной огонь упреков и насмешек в его сторону, что усиливало его депрессию. Брайану мало-помалу начало казаться, что куда бы он не повернулся — его везде преследует только неудача. Однако когда он, наконец, приходил в студию, то обнаруживал, что в его отсутствие в творчестве группы повеяли ветра перемен, и они дули явно не в его паруса.

Примерно в этот период Брайан начал усиленно экспериментировать с одеждой — возможно, в стремлении компенсировать свою неуверенность. Он стал первым, кто привнес гламур в недра «Стоунз» своими разноцветными сюртуками, фетровыми шляпами и берберскими украшениями. Поп-тусовка последовала его примеру безоговорочно. Воплотив в себе безответственный и опасный блеск своей эпохи, он подтолкнул ее на грань андрогинного, представив на суд лондонской моды кружева и халаты, развевающиеся шарфы и широкополые шляпы, ранее бывшие достопримечательностью разве что конкурсов на лучший женский головной убор, ежегодно проводимых во время скачек в британском Эскоте. Женские пиджаки, шелковые рубашки и меховые жилеты, не говоря уже о ярко-полосатых, как ярмарочная конфета, блейзерах, разноцветных продолговатых очках, за которыми он скрывал от окружающих свой печальный взгляд, неизменно притягивали к его экзотической фигуре любопытные взгляды и вспышки фотокамер. К вящей радости владельцев бутиков, его демарши спровоцировали в 1966-м массовые рейды молодежи по магазинам в поисках яркой одежды, когда начался всеобщий взрыв интереса к психоделическим цветам и тканям.

Красивые ткани виднелись в каждом выдвижном ящике, в каждом серванте квартиры Брайана на Кортфилд-роуд. Брайан выбирал свой ежедневный костюм так, как художник создает коллаж. Он был первой рок-звездой, который стал обвивать свои колени и шею шарфами. Он украшал себя колье и браслетами, антикварными брошами, кусочками старинных тканей — парчи и шелка. Они связывали его с другими временами и иными местами планеты. Брайан превратил стиль своей одежды в захватывающее личное послание. Да — одежда для Брайана, как, скажем, и для многих женщин, была (после музыки) его самым сильным средством самовыражения. Все в ней служило для эффекта красоты. Брайан доказал, что и мужчина может одевать невероятную, почти женскую одежду и при этом все равно выглядеть привлекательным и мужественным. Он размыл границы между мужским и женским. И этому андрогинному вызову последовали не только поп-звезды, но и обычная публика, покупавшая пластинки, а также хиппи.

Возвращения с сессий домой с Китом абсолютно не умиротворяли Брайана, так как он начал все более подозревать, что у двоих его компаньонов по квартире наклевывается нечто похожее на роман. Эти постоянные подозрения Брайана, правда, ненадолго отступили на второй план, когда Аниту пригласили сыграть главную роль в новом фильме немецкого режиссера Фолькера Шлендорфа под названием “Mord Und Totschlag” (в переводе с немецкого — «Простое убийство, или же умышленное убийство без отягчающих обстоятельств»). 27-летний Фолькер выиграл в прошлом году награду критиков в Каннах. Когда Фолькер проводил кастинг на главную роль, немецкий фотограф Вернер Бокельберг предложил ему взять Аниту, описав ее Шлендорфу как «невероятную девушку, которую он фотографировал на Цугшпице — самой высокой горе в Германии». В то время у нее была квартира в Париже, и Фолькер поехал туда, чтобы снимать пробы. Они прошли неудачно, но Шлендорф от своей затеи не отказался. Более того — он решил поручить написание музыки к своему фильму Брайану. Фолькер предоставил ему в свободное пользование свою мюнхенскую квартиру на Тенгштрассе, 48. Уже когда монтаж картины был закончен, Брайан прилетел из Лондона в Мюнхен, где как заправский кино-композитор обсудил с Фолькером то, какой фрагмент музыки подойдет для той или иной сцены фильма.

Готовый с радостью погрузиться в новое дело, Брайан плотно занялся им с самого начала. Идеи переполняли его. Сначала он написал главную тему в духе фолк-музыки — нечто вроде танцевального ритма, которая бы иллюстрировала поездку по сельской местности перед тем, как она переходит в прихотливую пьесу с участием фортепиано. Брайану предоставились бесконечно большие возможности реализовать свой талант. Брайан прибегнул к услугам гитариста Джимми Пейджа и пианиста Ники Хопкинса, а также Кенни Джонса (ударные) и Питера Гозлинга (вокал) из группы “Moon’s Train”, которую продюсировал тогда Билл Уаймен. Сам Брайан сыграл на ситаре, органе, цимбалах, губной гармонике, автохарпе, блокфлейте, банджо, казу и саксофоне. По завершении Брайаном работы над исходным материалом для саундтрека Фолькер был более чем доволен — даже не потому, что эта музыка была особенной, а потому что она была спонтанной, немного сыроватой. Только Брайан мог сочинить такое. Но его радость смешивалась с болью. Когда Брайан вернулся в студию “Olympic”, чтобы записать свою музыку, былые невзгоды снова дали о себе знать: он попросил помочь ему в работе над саундтреком звукорежиссера «Стоунз» Глина Джонза, который недолюбливал Брайана. Но ему пришлось затаить в себе неприязнь к Глину и начать работу, результатов которой он сам ждал в большом нетерпении.