Но что больше всего выводило Тиффани из равновесия, так это несомненное свидетельство его растущего влияния на отца. Раньше она могла как угодно манипулировать Кортом — он был глиной в ее руках, — и она отчаянно хотела вернуть себе утраченные позиции. Уже засыпая, она наконец придумала, как противостоять намерениям Рэндольфа: если он собирается надзирать за ней по вечерам, она займется своими делами днем, когда он будет в банке. Она пока не знала, что предпримет в ответ на его посягательства, но была уверена, что сумеет поставить Рэндольфа на место.

Тиффани оказалась права — новое развлечение нашлось на следующий же день, а аналогия «глина в руках» оказалась на редкость подходящей к нему.

Она приняла приглашение на ланч, хотя и ожидала найти там довольно скучное общество. Хозяйка была известна, как покровительница искусств, и Тиффани не ошиблась, решив, что разговор пойдет об открывшейся в Национальной академии искусств выставке. Леди, принимавшая их, сказала, что молодой художник, с которым она познакомилась в Париже, выставляется в академии и она очень хочет увидеть его последние работы. Собравшиеся выразили согласие, и было решено немедленно посетить экспозицию. Ноябрьский день был холодным и серым, найти занятие получше Тиффани вряд ли бы смогла, и поэтому присоединилась к компании. Однако пейзажи, натюрморты и копии старых мастеров показались ей малопривлекательными. Успехи Тиффани в рисовании, точно так же как и в музыке, нельзя было назвать выдающимися, а изучение чужих творений казалось столь же скучным, как и создание собственных. Она рассеянно бродила среди картин и скульптур, немного отстав от своих спутников, как вдруг почувствовала, что за ней наблюдает плохо одетый молодой человек, слонявшийся в дальнем конце галереи. А он ничего, симпатичный, снисходительно решила она, заметив густую гриву русых волос и выразительные карие глаза. Ее спутники удалялись, а она, приостановившись, ждала, когда молодой человек приблизится.

— Вы считаете, что они ужасны, верно? — спросил он, с жестом отвращения указывая на картины..

— Я плохо разбираюсь в искусстве, но не думаю, что здесь было бы что-нибудь стоящее.

— Я сам себе за все это противен! Ненавижу мир, который заставляет меня это делать, принуждает уродовать мой талант! — простонал он в отчаянии.

— Так это ваши картины? Значит, вы знакомы с миссис…

— Нет, нет, слава Богу, они не все мои! — яростно воскликнул он. — Есть и другие, продающие свои талант.

— Зачем же вы пишете картины, которые так ненавидите?

— Нужно же что-то есть.

— А-а-а… — Тиффани с любопытством уставилась на художника. Она не привыкла встречаться с бедными, если, конечно, не считать слуг.

— У вас удивительно красивая голова. Я бы хотел лепить ее, но думаю, вы слишком заняты, чтобы утруждать себя позированием, и слишком богаты, — его глаза скользнули по ее дорогой одежде.

— Разве вы не знаете, кто я?

— Нет. Я не появляюсь в светском обществе, а когда человеку не хватает на еду, он не покупает газет, — его голос был полон сарказма, но в глазах светилось восхищение ею.

Тиффани внимательно посмотрела на молодого человека. Даже она проявляла осторожность, завязывая знакомства, но этот художник имел одно неотразимое достоинство — он отличался от молодых людей, которых она знала. К тому же было очень интересно узнать, как живут и работают художники.

— Может быть, я разрешу вам меня лепить, — заметила она. — Завтра я зайду к вам, там и посмотрим.

Художник застыл, разинув рот.

— Давайте ваш адрес, — приказала она.

— Гринвич-Вилледж, — запинаясь произнес он. — Макдугал-аллея, 15. Спросите Джерарда.

Тиффани небрежно кивнула и ушла догонять спутников.

Выкрашенные в белый цвет дома на Макдугал-аллее были перестроены из старых конюшен и помещений для слуг, стоявших на задворках особняков Вашингтон-сквер. Войдя в дом, Тиффани вступила в иной мир, мир богемы, мир облезлых стен, освещаемых газовыми рожками, мир проваливающихся полов и задержанных квартирных плат, но одновременно и мир, богатый красками, дружелюбием и вдохновением. Тиффани провела в нем недолгое время, но на всю жизнь запомнила его своеобразное очарование.

На стук открыл бородатый мужчина и направил ее на верхний этаж. Она спиной чувствовала его изучающий взгляд, пока взбиралась по лестнице. Джерард сонно мигал осоловелыми изумленно-сонными глазами. Было очевидно, что он только-только встал.

— Я не думал, что ты придешь, — извиняясь, пояснил он.

Тиффани с неудовольствием взглянула на его помятое, небритое лицо.

— Я ведь сказала, что приду, — заявила она. — А ты немного создашь картин и скульптур, если встаешь в полдень.

— В постели теплее.

Она была вынуждена признать, что он прав. В студии было ужасно холодно. А еще она была ужасно неопрятна — буквально завалена красками, мольбертами, законченными и незаконченными холстами — и провоняла какими-то химическими составами и запахом пищи, заполнявшим весь дом. Тиффани сморщила нос и поискала, на что бы сесть. Так и не найдя стула, она смело подошла к кровати и опустилась на нее. Джерард смотрел на девушку, ошалев от восторга.

— Как я поняла, торговля копиями старых мастеров не такое уж выгодное дело, — заметила Тиффани звонким, как колокольчик, голосом, — раз твоих средств не хватает на отопление. — Она поежилась и плотнее закуталась в меха. — Забудь о скульптуре, здесь слишком холодно, чтобы я пришла еще раз.