— Мы подозреваем двух московских художниц, — говорил тем временем Портнов, — они шестнадцать дней работали в музее перед похищением пелены, снимали копии со старинных тканей. Когда мне об этом доложили, а я в то время исполнял обязанности председателя горисполкома, я сразу принял меры: художников взяли в работу. Понятно, что они ударились в амбицию, в слезы, жалуются по сию пору. Мы проверяли их здесь, а они тайком послали в Москву телеграмму, и Москва разрешила им уехать. Напрасно, на мой взгляд. Они имели возможность в день кражи двенадцатичасовым катером отправить с кем-нибудь пелену в Котлас. Из Сольвычегодска в Котлас летом идут два катера: в двенадцать и в шестнадцать. Пассажиров вечернего катера мы проверили, а утреннего — нет. Народу ехало тогда много, июль, самый разгар лета, на катере было много неизвестных личностей…

«Григорию Адарову пелена досталась от сына умершей старухи, — думал я. — Значит, она никак не могла быть украдена из музея. Она сто лет пролежала в сундуке. Пелена очень просто могла погибнуть, ее могли выбросить, использовать как тряпку. Это счастье, что она попала к Григорию, хотя он и не предполагал, какую ценность она представляет. Однако, если я сейчас скажу Ивану Игнатьевичу об Адарове, он скрутит Григория в бараний рог. Оскорбит невинного человека. Да и я буду выглядеть доносчиком…»

— С тех пор прошло почти три года, — услышал я вновь голос Ивана Игнатьевича, — но дело остается нерасследованным. Тяжкое преступление не раскрыто. Теперь вам понятно, почему у нас нельзя фотографировать? Вот где у меня сидят эти художники, — похлопал он себя по жирной шее.

— Вы говорили, Иван Игнатьевич, что у вас есть фотография этой пелены. Не могли бы вы дать мне такую фотографию?

— Зачем? — насторожился он.

— Ну как вам сказать… Я бываю в Ленинграде, да и в Москве, у художников, среди которых немало коллекционеров. Чем черт не шутит, может быть, встречу?

— Нет, не имею права.

— Ну, хорошо, тогда хоть покажите фотографию.

— Не могу!

Я понимал, что настаивать бесполезно. И попросил его описать, чем она отличается от других строгановских вышивок на эту тему, как ее отличить.

— Каждая пелена, — сказал он, — имеет с обратной стороны слова о том, кто ее вышивал или по какому заказу она сделана. Но эта пелена не была сфотографирована с изнанки, и что на ней было написано — неизвестно.

К счастью, оказалось, что это знает Мария Васильевна. На обратной стороне похищенной пелены золотом по красному были вышиты слова: «Дар Андрея Семеновича и Дмитрия Андреевича Строгановых…». Остального текста Мария Васильевна не помнила, но для меня было вполне достаточно. Оказалось еще, что у пелены была такая особая примета: идущая по нижнему краю бахрома из серебряных и золотых нитей, сплетенных в кисти, имела изъян, — отсутствовала крайняя, самая правая кисточка, потом через две кисточки не хватало еще трех.

Я не мог быть в этом совершенно уверенным, но мне все-таки казалось, что у виденной мною пелены тоже не хватало кистей. И это не давало мне покоя. Тогда, когда пелена была перед моими глазами, у меня не было необходимости запоминать такие мелкие детали. Она поразила меня целиком, как явление, как уникальная вещь, как произведение искусства, как редчайший памятник культуры древней Руси, случайно попавший в коллекцию невежды. Она покорила своей достоверностью, притушенным временем колоритом.

И все-таки у нее не доставало чего-то в правом углу. Что-то такое было… Вместо того, чтобы из Сольвычегодска поехать в Котлас и оттуда в Ленинград, я опять направился в Коряжму.

Дверь мне открыла жена Адарова — Людмила. Оглядев меня с ног до головы, словно видела впервые, она не ответила на мое «здравствуйте», мрачно объявив, что Григория нет дома, что он уехал в Ленинград сдавать экзамены. Она хотела уже было захлопнуть дверь, но вдруг передумала и отступила в переднюю.

— Вы, кажется, скупаете иконы?

— Нет, нет! Боже упаси! Но меня интересует одна вещь, которую мне Гриша показывал. Я хочу еще раз ее посмотреть, если можно.

— Какую вещь? — спросила она.

— Вышивка старинная. «Богоматерь Владимирская». Знаете?

— Знаю, конечно. Она у нас три года валяется. Хотела выбросить на помойку, так этот идиот такой шум поднял из-за нее. Вы хотите ее купить?

— Я бы с удовольствием купил, но, наверное, без Григория это неудобно… И потом сейчас…

— Удобно, удобно, все удобно, — перебила меня Людмила. — Вы можете купить любую икону, выбирайте, что хотите. Хоть все забирайте. Проходите, смотрите, выбирайте, что вам понравится, а я сейчас, — она пропустила меня в большую комнату, где были сложены иконы, а сама пошла к ребенку, который во время нашего разговора беспрерывно плакал.

Сначала, ничего не трогая, я внимательно осмотрелся. Пелены нигде не было видно. Тогда я стал перебирать сложенные в углу домовые иконы. Они были мне знакомы, и я перекладывал их без всякого интереса. Перебрал их все и хотел уже было браться за большие иконы, когда вошла, наконец, Людмила. Вместо халата на ней было красивое платье, она причесалась и из неприветливой неряшливой женщины превратилась в довольно миловидную молодую блондинку. Правда, несколько вульгарную.

— Ну, выбрали себе что-нибудь? — спросила она.