Шрифт:
А вы, сидящий передо мной — не настоящий, вы не более настоящий, чем запись голоса на пластинке или ленте, колебания, уловленные и преобразованные электронным устройством и проигранные.
Бёртон эту аналогию понял, поскольку в Париже в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом видел фонограф Эдисона. Его уже начала злить дерзость Фрайгейта.
То, как выпучились глаза и покраснела физиономия Геринга, означало, что он оскорблен до глубины души.
Помолчав и поборовшись с собой, Геринг задал вопрос:
— А с какой же это стати этим существам вообще возиться с изготовлением дубликатов?
Фрайгейт пожал плечами и ответил:
— Не знаю.
Геринг встал с кресла и ткнул в Фрайгейта черенком трубки:
— Ты врешь! — крикнул он по-немецки. — Ты лжешь, scheisshund [49] .
Фрайгейт съежился, словно ждал, что его снова ударят по почкам, но ответил:
— Нет, я прав. Конечно, вы не обязаны верить тому, о чем я говорю. Я ничего не могу доказать. И я хорошо понимаю, что вы чувствуете. Я знаю, что я Питер Джейрус Фрайгейт, родился в тысяча девятьсот восемнадцатом и умер в две тысячи восьмом году после Рождества Христова. Но еще я должен верить, поскольку так подсказывает логика, в то, что на самом деле я всего лишь существо, которое обладает памятью того Фрайгейта, который никогда не воскреснет из мертвых. В каком-то смысле я — сын того Фрайгейта, которого уже никогда не будет. Не плоть от плоти его, не кровь от крови его, но сознание от его сознания. Я не тот человек, что рожден женщиной на погибшей планете Земля. Я продукт науки и машины. Если только…
49
Сука (нем.).
Геринг поторопил его:
— Ну? Если только — что?
— Если только не существует нечто такое, присущее человеческому существу — нечто такое, что и есть человеческое существо. То есть нечто, содержащее все, что делает отдельного человека таким, какой он есть, и когда тело исчезает, это нечто продолжает существовать. И если бы тело удалось воссоздать, это нечто, сохраняющее суть индивидуума, может снова воссоединиться с телом. И оно зафиксирует все, что испытало тело. И тогда первоначальная личность будет жить снова. Тогда она не будет просто дубликатом.
Бёртон вмешался:
— Ради Бога, Пит! Ты предполагаешь существование души?
Фрайгейт кивнул и сказал:
— Чего-то; аналогичного душе. Чего-то такого, о чем смутно догадывались Древние и называли душой.
Геринг грубо расхохотался. Бёртон тоже бы посмеялся, но не собирался никак поддерживать Геринга — ни морально, ни интеллектуально.
Отсмеявшись, Геринг проговорил:
— Даже здесь, в мире, который явно существует как результат научной деятельности, поборники сверъестественного не оставляют своих попыток. Ладно, хватит об этом. Перейдем к делам более практичным и насущным. Скажите, вы не передумали? Не готовы служить мне?
Бёртон метнул в него гневный взгляд и ответил:
— Я не стану выполнять приказы человека, который насилует женщин. Кроме того, я уважаю израильтян. Лучше я буду рабом с ними, чем свободным с вами..
Геринг выругался и хрипло проговорил:
— Ладно. Я так и думал. Но я надеялся… словом, у меня беда с римлянином. Если он поставит на своем, вот тогда вы увидите, как я был милосерден к вам, когда вы были рабами. Вы его не знаете. Только мое вмешательство спасло одного из вас от еженощных пыток ради его ублажения.
В полдень Бёртон и Фрайгейт вернулись на работу в холмах. Ни тому ни другому не удалось переговорить с Таргоффом или с кем-то еще из рабов, поскольку их расставили так, что они не смогли оказаться рядом. Открытых попыток поговорить с Таргоффом Бёртон и Фрайгейт не предпринимали — тогда бы их сильно избили.
Когда они после работы вернулись в загородку, Бёртон рассказал остальным о случившемся.
— Скорее всего Таргофф моему рассказу не поверит. Он станет считать нас шпионами. Даже если не будет в этом уверен, но не захочет рисковать. Значит, беды не оберешься. Плохо, что все так обернулось. Но план побега придется осуществить сегодня же ночью.
Поначалу ничего особенного не происходило. Когда Фрайгейт и Бёртон пробовали заговаривать с израильтянами, те отворачивались и уходили. Загорелись звезды, и в загородке стало светло, как в ночь полнолуния на Земле.
Пленники сидели в бараках, но тихо переговаривались, сдвинув головы. Несмотря на жуткую усталость, они не могли уснуть. Стражники, видимо, почувствовали какую-то напряженность, хотя им не были видны сидевшие по хижинам рабы. Они расхаживали по стене, останавливались, переговаривались друг с другом и поглядывали внутрь загородки, освещенной светом звезд и пламенем смоляных факелов.
— Таргофф не станет ничего предпринимать до дождя, — сказал Бёртон и отдал распоряжения. Первое дежурство досталось Фрайгейту, второе — Роберту Спрюсу, третье — Бёртону. Бёртон лег на кучу листьев и уснул, невзирая на бормотание переговаривающихся рабов и ходьбу туда-сюда.
Но когда к его плечу прикоснулся Спрюс, Бёртону показалось, что он только что закрыл глаза. Он быстро вскочил на ноги, зевнул и потянулся. Все остальные встали. Через несколько минут набежала первая туча. Еще через десять минут померкли звезды. В горах прогремел гром, и первая молния разрезала небеса.