– Что ж вам, девочкам, на месте не сидится?
– сказала доктор, у которой, по-видимому, было особое отношение к молодежи.
– И куда только твои родители смотрят?

– Доктор, я беременна?

– Сдашь анализы - будем знать точно, но думаю, что да. Небось, аборт делать хочешь? А не надо, молодая ты еще... Что ж ты с ребенком будешь делать? Школу-то хоть успела закончить?

Я тут же ответила, что мне 22 года и я воспитатель по образованию. И еще добавила, что девственности лишилась в 19. Зачем сообщила последний факт - не знаю. На всякий случай.

Женщина посмотрела на меня, потом на сидящую за соседним столом медсестру, которая подтвердила мой возраст, и уже более спокойно сказала:

– Ну, это меняет дело.

А мне радостно так было... Чудо. Определенно чудо.

Об этом я думала, когда шла домой и блаженно улыбалась всем прохожим на улице. Сто к одному, что они принимали меня за чокнутую.

Нет, я не хотела с помощью беременности привязать к себе Сашу. Я просто очень хотела от него ребенка. Именно от него, и будь что будет...

Почти все знакомые девушки моего возраста к этому времени уже были замужем. Я им не завидовала. Тем более что некоторые из тех, кто... связали себя узами брака, скажем так - были не совсем счастливы. Самый яркий пример - моя бывшая одногруппница Лена Кобыленко, которая громче всех смеялась надо мной и остальными незамужними девчонками, мол, вы - неудачницы, а я уже жена. В итоге эта жена через год развелась со своим мужем, и еще через недолгое время начала встречаться с другим. А Вадик Селюков, мой бывший одноклассник, развелся на почве измены. И у Кати с Шамилем было не все гладко, на самом-то деле. Н-да... печально, печально.

Когда анализы подтвердились, я уже представляла, как приду вся такая внезапная к Саше и загадочным голосом поведаю ему важную новость. И увижу на его лице такую же, как и у себя, счастливую улыбку будущего папы...

Вот он - железный айсберг, о который разбился мой хрустальный корабль мечты. Это для меня счастье стать мамой - важное и долгожданное, а вот для Саши - совсем даже наоборот. Скорее, нежелательное. А что скажут его родители... и подумать боялась.

Я же ненормальная, чё! И аргументы в доказательство этого факта у Сашиной матери были неоспоримы. Нельзя так сильно любить. Нельзя так сильно переживать. Нельзя так сильно ревновать. Нельзя... нельзя... нельзя. А я любила и переживала, и ревновала - очень сильно. Как вывод - у меня развитая шизофрения.

А как нужно любить? Слабо? Или средне? Есть такой градусник со шкалой, как у Цельсия, который определяет чувства? Нету. И выключателя тоже нет, чтобы вдруг - ЩЁЛК!
– и любишь уже не так сильно или не любишь вовсе. Спросите у любого любящего человека - чувства подразумевают и переживания, и ревность, и желание быть всегда рядом, обнимать-целовать...

– Родной, давай встретимся?

– Зачем?

– Хочу тебя увидеть.

– Посмотри на мою фотографию.

– А еще хочу понюхать, пощупать, потрогать...

– Еще и потрогать? В каком месте?

– Саша, ты извращенец!

– Э, ты сама предложила...

– Ну так что, увидимся?

– Возможно...

Я всегда степень своих чувств к человеку определяю одним-единственным вопросом - готова ли я отдать жизнь за него, если потребуется? Ну там, сердце пересадить или почку... За маму, за сестру, за дедушку - да. И за Сашу - ответ положительный.

Когда я уже уверенно знала, что беременна, единственным разумным решением было возвращение "блудной Кристины" - так называла меня Катя - в Казань. Кстати говоря, это был единственный на моей памяти случай, когда супруги Бероевы ожесточенно спорили, решая за меня мою же дальнейшую жизнь и жизнь будущего малыша. Подруга чуть ли не приказывала рассказать обо всем Саше и потребовать от него узаконенных отношений. А Шам, к моему огромнейшему удивлению, несмотря на пресловутую мужскую солидарность, советовал мне - цитирую: "прекращать дурью маяться и вернуться в Казань, потому что ничего путного такой парень как Саня не сделает". Благо жить и работать мне там было где. Сейчас думаю - почему я сразу не послушала Шамиля?

Мои родные не говорили ничего по этому поводу - они еще не знали. Это потом мама каждый телефонный разговор начинала словами: "Ну, что вы с Сашей решили?"

Но все же сказать Саше было нужно. Для этого с помощью моей очень хорошей знакомой Кати Косенко была тщательно продумана возвышенная речь с признанием в любви и постепенным переходом к другому признанию - более важному и актуальному. Но Саша смог меня удивить.

Глаза в глаза подобное я ему сказать боялась - а если он меня в стену впечатает или на ремни порежет? Поэтому позвонила по телефону - да здравствуют современные средства связи! Прочитав по листочку заготовленную речь (к сожалению, тот листочек не сохранился, в нем было что-то вроде: "Саша, я очень рада, что мы с тобой когда-то встретились... люблю тебя сильно-пресильно... ля-ля-ля... тополя..." - очень красивая и эмоциональная речь, дядя Пушкин рядом не стоял), и когда остановилась перед последней, заключающей фразой: "...у нас будет ребенок" - Саша не дал мне договорить и спокойно спросил:

– Ты беременна, что ли?

Как ему удалось сохранить хладнокровие - думаю, загадка даже для самого Саши. Слишком хорошо я его знаю - в тот момент его раздирало на куски от противоречия, и он метался от "Как быть?" до "Что делать?"

Чудом уговорила его не рассказывать матери - догадывалась, чем это чревато. Она сразу же потребует аборт. Или денег предложит, чтобы я Саше не навязывала ребенка. Я и не собиралась. Была готова сама воспитывать малыша. Но мне нужно было решение Саши - его, собственное. Не знаю, зачем. Я никогда на него не давила в полном смысле этого слова. Это было бесполезно - мои слова не значили ровным счетом ничего. Они всего лишь раздражали воздух пустыми звуками. Но я очень хотела, чтобы Саша решил САМ, чего он хочет. Не то, к чему так активно склоняла его мать, и не то, что подсказывали друзья, и не то, на что надеялась я, а то, что он сам решит, руководствуясь своим сердцем и своим разумом. Я бы приняла любое его решение, если бы оно было сугубо его, личным, а не тем, которое изо дня в день вдалбливала в него Наталья Викторовна. Я надеялась на это крошечное чудо - что Саша вспомнит о том, что на его плечах все-таки есть своя голова.