— Будь я на его месте — всю жизнь бы выполнял приказания Шуры. Ведь это же одно удовольствие слушать ее, — поддержал шутливый разговор Фасуддинов. — Это понять, прочувствовать надо… Девушка-то какая! — Счастливый ты, Петр, — шумно вздохнул Фасуддинов.

— С чего ты взял? — поинтересовался Петр.

— Неравнодушна Шура к тебе. Аль не замечаешь? Она ведь прямо вся светится, когда тебя встретит. А ты ноль внимания.

Петр видел, что Шура как-то по-особому внимательна к нему и похоже, что неравнодушна. И думая о девушке, он откровенно побаивался, что вдруг нечаянным словом заденет ее гордость и самолюбие; бравадой и шуткой пытался скрыть свое чувство. И сейчас, чтобы товарищи не догадались о его истинном отношении к девушке, Петр постарался уйти от ненужного разговора, с видимым безразличием ответил Фасуддинову:

— Выдумываешь ты все, фантазер. — Петр встал, накинул полушубок. — Тебе бы только позубоскалить. На месте Шуры Чу-вашовой любая медсестра поступила бы так же.

Землянка, где располагалась санчасть, была разделена на два помещения: одно, побольше, для лежачих больных, в другом находилась перевязочная. Петр вскинул ладонь к шапке с алой ленточкой наискосок и по обыкновению шутливо доложил:

— Товарищ медсестра, боец Корнилов по вашему приказанию прибыл.

Шура обиженно посмотрела на него, молча кивнула головой на табуретку.

Петр повесил полушубок на гвоздик у входа, сел и засучил левый рукав гимнастерки. Шура сняла бинт, ощупала тонкими холодными пальцами руку.

— Вам бы отлежаться недельку, и быстрее бы зажило. А вдруг начнется какое-нибудь осложнение? Что я тогда с вами делать буду?

— Не обращайте внимания, Шура, — примирительным тоном сказал Петр. — Ведь это же пустяк. Видите, затягивается? До свадьбы заживет.

— До свадьбы не до свадьбы… А мне надо, чтобы рана у вас зажила раньше. Если бы вы выполняли все мои указания, у вас давно бы было все в порядке.

— Да я же себя хорошо чувствую, Шура.

— Я-то вижу. Бинт вон промок. Когда рана кровоточила?

— Вчера вечером.

— Надо было сразу ко мне прийти, — недовольная больше собой, чем упрямством Петра, сказала Шура.

Она осторожно промыла рану, помазала вокруг йодом, наложила повязку.

— Так не туго? — спросила Шура, завязывая бинт.

— Нет.

Она помогла надеть ему полушубок, и когда Петр застегивался, заметила, что под воротником нет пуговицы.

— Подождите минутку, — сказала Шура. — Я сейчас пришью.

— Не надо, — тихо произнес Петр. — Я сам.

— Не спорьте. Вам несподручно, а я мигом.

С какой-то необычной торопливостью, словно Петр не дождется, уйдет, она развязала свой вещмешок, вынула из коробочки иголку с ниткой. Такой порывистой он видел Шуру впервые. И пока она была занята пуговицей, Петр с волнением и растерянностью глядел на румяное ее лицо, светлые волосы, выбившиеся из-под белой косынки.

Смущаясь его пристального взгляда, Шура тихо спросила:

— Ты чего на меня так смотришь?

— Какое лицо у тебя… Я раньше не замечал.

— Какое?

— Красивое.

— Не выдумывай, — хмуря брови, ответила Шура.

Петр взял руки девушки в свои ладони.

— Правда. Как душа твоя…

Шура опустила голову, но рук своих не отняла.

— Идите! Вы свободны, боец Корнилов.

Широко улыбаясь, Петр выпалил:

— Спасибо за службу, доктор. Здорово вы перевязки делаете, — и добавил: — Руки у вас золотые. За пуговицу тоже спасибо.

— Иди, — Шура махнула рукой. Счастливыми глазами смотрела она на Петра. — Будь осторожней там. Ты нужен здесь. Я буду ждать…

— Тогда я постараюсь поскорей вернуться, — ответил Петр и лукаво улыбнулся. — Чтобы вовремя сделать перевязку…

Когда хлопнула за Петром дверь, Шура, словно обессилев, присела на табуретку, откинулась к бревенчатой стене землянки, закрыла глаза и выдохнула слова, которые хотела и не могла сказать Петру:

— Милый. Обязательно вернись…

Второй раз в Вышегоры гитлеровцы заявились лишь в феврале. Они приехали на двух фурах с высокими колесами. Солдаты согнали жителей в центр деревни, и рыжеусый фельдфебель объявил, что по приказу германского командования он будет проводить реквизицию продовольствия и теплых вещей для армии фюрера.

Солдаты разбились на группы: одни направились к колхозным амбарам, другие забегали по избам, принялись выгребать запасы у колхозников.

Фельдфебель сходил на конюшню, приказал конюху Макару запрячь трех лошадей в сани.

И когда гитлеровцы прошлись по деревне из конца в конец, все пять подвод были загружены реквизированным добром.

Все это произошло довольно быстро, и жители опомнились, когда обоз скрылся за околицей.

Хромой сторож Макар запыхался, пока доковылял до дома Корниловых. Вызвав из избы Сережкину мать, он сказал: