А дед Ефим, наоборот, всю ночь не спал, лишь чутко подремывал, прислушивался к шуму леса за стенами да изредка поглядывал на темное окно.

Под утро, когда в замороженном окне не было видно признаков рассвета, дед встал с лавки, зажег керосиновую лампу, посмотрел на ходики — стрелки показывали четыре часа.

Шаркая подшитыми валенками, он подошел к печке, сдвинул заслонку и подцепив ухватом чугунок с вареными картофелинами, поставил на стол, затем вынул другой чугунок, поменьше, с чаем, заваренным смородиновым листом и мятой. Достав из посудного шкафа завернутые в тряпицу кусочки сахара, высыпал на блюдце. Отрезал ломоть ржаного хлеба, поставил солонку с крупной солью, только после этого стал будить Сережку.

— Вставай, парень. Пора.

— А?.. Что? — отозвался Сережка спросонок, повернулся на другой бок и натянул на голову полушубок.

— Ишь ты. Разморился малец. Жалко будить, но ничего не поделаешь. Придется. — Дед Ефим еще раз потряс Сережку за плечо. — Слышь, Сергунька. Вставай.

Сережка сладко зевнул, потянулся и потер кулаками глаза. Приподнявшись на локтях, взглянул на деда, спросил:

— Проспал, что ли?

— Да нет. В аккурат. Как условились.

Сережка слез с печки и зашлепал босыми ногами по прохладным половицам к лавке, где лежала его одежонка. Надел старенькие стеганые штанишки, вылинявшую ситцевую рубашонку и пиджачок с дырками на локтях, обул латаные валенки. Наскоро поплескался под рукомойником. Дед Ефим, наблюдая за ним, сказал:

— Ты дюже не спеши. Поешь сперва картошки и отвару с сахаром выпей.

— Да мне, дедуль, не хочется. Сыт я.

— Сыт не сыт. Ничего не знаю. Садись и ешь. Это ты сейчас со сна не хочешь. Какая дорога впереди, никто не ведает. Мне наказывали накормить тебя, так ты особо не глаголь. А как говорят, так и делай. Выполняй наказ старших.

Сережка сел за стол, очистил несколько картофелин, неторопливо принялся есть.

— Ну как, подкрепился? — спросил дед.

— Спасибо.

— То-то же… Хоть и не жирно, но все одно теперь идти тебе веселей будет. А еще вот что тебе скажу. Как обратно пойдешь, постарайся на молодой ельник за оврагом выйти. Там с Петром буду. А теперь одевайся, и с богом. До первой просеки я тебя провожу, а оттуда ты уж сам.

Сережка надел свое пальтишко, перекинул через плечо сумку.

— Я готов, дедуль. Пошли.

Дед отрезал ломоть хлеба, вынул из чугунка пяток картофелин и все это положил в Сережкину сумку. Они вышли из избы в морозную предутреннюю темень и зашагали по тропе в глубь темного молчаливого леса.

К первой деревне Сережка подошел в полдень. У крайних домов он сбавил шаг, обдумывая, в какой бы из них зайти и как поступить: то ли постучаться сперва в окно или сразу войти в дом и попросить милостыню. Пройдя мимо покосившегося палисадника первого дома, робея, он подошел к крыльцу, потоптался в надежде, что кто-нибудь услышит и выйдет навстречу, но в доме было тихо, будто в нем никто и не жил. Сережка подошел к окну и постучал.

В окне мелькнула какая-то тень, и чье-то бледное лицо приблизилось к стеклу. Сережка вздрогнул и отпрянул от окна: он успел разглядеть китель мышиного цвета, серебряные угловатые петлицы на воротнике и тусклые серые пуговицы. Он очень хорошо помнил эти пупырчатые будто оловянные пуговицы. Немец злыми глазами глядел в упор на Сережку, что-то говорил там за стеклом и махал ладонью, звал в дом. Сережка на миг растерялся и оторопел, не зная, что делать. Но тут же овладел собой, быстро повернулся и опрометью бросился прочь от этого дома.

Оглянувшись, видя, что за ним никто не гонится, он пошел тише, но то и дело с опаской косился на окна домов. Сердце сильно колотилось в груди.

«Вроде пронесло», — думал Сережка. Но тревожась, что тот немец, которого он видел в окне, выбежит на улицу и станет его разыскивать, не долго думая, свернул в проулок, спрятался за поленницей дров. А когда отдышался и понял, что опасность миновала, вернулся на улицу, перебежал на другую сторону.

Он подошел к низенькому заборчику и заглянул во двор.

Возле крыльца худенькая девочка, лет двенадцати, в платке и телогрейке, колола дрова. Работа эта, видно, была не по силам ей — березовое полено никак не раскалывалось.

Сережка недолго наблюдал за ее неуклюжими взмахами топором — ему вдруг захотелось помочь девочке, и он на миг забыл о своем деле, открыл калитку и шагнул во двор. Подойдя к девочке, он деловито сказал:

— Ты поперек сучка-то не коли. Вдоль надо. Оно скорей и расколется.

Девочка выпрямилась, поправила сбившийся платок на голове, недружелюбно смерила Сережку взглядом:

— Да оно никак не поддается.

— Дай я попробую.

Девочка протянула Сережке топор.

Он снял с плеча сумку, положил ее в сторонку на снег, поплевал на ладони, крепко обхватил топорище и, крякнув, с силой ударил по полену вдоль сучка. Полено треснуло.

После третьего удара чурбак разлетелся на две половинки. Расколов их на мелкие полешки, Сережка справился со вторым, третьим чурбаками.

— Хватит теперь? — спросил Сережка.

— Очень даже хватит. Спасибушко. А то я совсем замаялась.