Честняков стал широко известным уже после смерти: о деде Ефиме-чудотворце костромской искусствовед В. Игнатьев услышал от пожилых людей в кологривской глубинке, уже позже обнаружили наследие его творчества, оставленное сельчанами в своих домах.

Как оказалось, ещё ярче память о нём простого народа. Люди, знавшие Ефима Васильевича, ещё живы и готовы многим поделиться с заезжими любителями живых преданий. Народная молва рождает не просто предсказателей и пророков – она бережно хранит и доносит идеи их жизни. При первом столкновении с живым эпосом – ещё на Байкале, в маленьких бурятских деревнях подумал – ну, буряты, они такие – верят своему и хотят сделать из деда идеал живее всех живых. Но тут, в русской глубинке, отслеживая и ощущая в каждом разговоре образ другого деда-пророка, так же ярко и так истово лелеемого не только пожилыми людьми, я понял, что ничего не понял.

В таких случаях остаётся не просто добирать и обрабатывать информацию – а всю её и доносить. Насколько полно говорят люди – это одно, но ощущения от места и самой природы ещё важнее… Мысля общеизвестными образами, опираясь на приемлемые ассоциации, непросто всё это передать. Несколько слов о самом Кологриве [4] . Купеческая, а ныне лесоповальная вотчина поражает своими уютом, тишиной и невероятной концентрацией чутких и отзывчивых людей. В центре городка раскинулся пруд. В нём до первого льда кормятся утки. Рядом течёт быстрая и чистейшая северная река Унжа. Через неё перекинут капитальный бетонный высокий мост, можно сказать, в никуда – поскольку дальше дороги теряются в остатках ранее частых и больших деревень и заповеднике «Кологривский лес»…

Услышать о Шаблово и его чудесном ключе, его мистической горке Шаболе и самом деде Ефиме можно тут повсюду. Ну а добираться туда не просто – особенно в межсезонье. С трассы на Черменино идёт отворот на Шаблово [5] – тут стоит смешной указатель в виде срубленного образа из сказки. И далее три километра по глине. Грязь просто по колено. А кругом лишь лес и тишина, тишина… Первый раз я шёл в Шаблово пешком. Но повезло, и до места меня довёз человек, судя по разговору, – с большим криминальным стажем. И хотя ему надо было ехать в другую сторону, он подвёз меня лишь потому, что я сказал, что иду к деду Ефиму. Пройти по колее до Шаблово можно где-то за час. Ощущения как будто после войны – кругом бурьян и никого… Но после пары извилистых поворотов путь выводит на зелёную полянку. А за ней – просто сказка. Самодельные сходни – проложенная досками тропа. С перилами! И вот, медленно и верно вы поднимаетесь на маленький бугорок. И замираете. Что-то вас останавливает и задерживает. Особая красота деревьев? Шум журчащего внизу ручья? Общий фон древнего сказа и стойкое ощущение, что это всё уже когда-то было. Было, есть и будет. А вас и всего остального фона не будет. И не было никогда. Один уют леса и ручья останется навсегда. Стоя на мостках, переживаешь своё прошлое и будущее, щемяще и жалобно думаешь о незатейливом настоящем. Оно представляется жалкой суматошной иронией судьбы. А лёгкий пар, да вот он – тянется из низины, поросшей тальником. Сколько времени я тут простоял, сказать затрудняюсь. Может быть, и всего десять минут. Но по ощущениям от этого места силы – много часов. Настолько насыщенно и глубоко сталкиваются времена на этих хрупких подмостках. С трудом придя в себя от пережитого, встряхиваясь как лось, выходящий из реки, спускаюсь к Шаблово и вижу разрозненные сараюшки. Они как грибы в лесу – так хорошо вписаны в природу. А вот и первый человек – паренёк, зашедший в дом. Оказалось, что он сын Светланы Моисеевой – той самой женщины, что усыновила многих детей…

Светлана внимательна и насторожена, родом она с Улан-Удэ, по роду занятий учительница и очень любящая женщина. Она приглашает в дом, основа которого – русская печь. Тут так заведено. В доме две её дочери – одна из них приёмная. Остальные дети уже учатся в Костроме. И вот за столом пирог с черникой и чай. И разговоры – о Сибири, о семейных ценностях и духе этих мест, удивительно воплотившихся в одном человеке – сострадателе и рукотворце деде Ефиме.

– Он моего покойного мужа предостерегал от воды ещё в юности. Оказалось, знал его судьбу… – Светлана говорит неспешно, пристально вглядываясь в глаза, словно в саму душу. И живо интересуется тобой, что для жителей больших городов уже удивительно. Мало кто может о себе рассказать так, что не просто учился – женился – устроился, а передать полутона и оттенки чувств от самой своей жизни. Но тут, видя живой интерес к себе, я обмолвился даже о том, о чём не хотелось говорить всуе. Но гора Шабола меня размагнитила, перезагрузила и дала импульс к обновлению восприятия мира. Видя росписи табуреток в наивном стиле, поинтересовался – кто это?

Светлана говорит: – Это всё мои дети, каждый оформил табурет сам – где нерпа нарисована или какой ещё редкий тут зверь.

Сам образ жизни и мысли здесь – живая традиция приятия и проявления лучших черт характера. Таково Шаблово. И дед Ефим лишь концентрат всех тех человеческих свойств, что были не так давно здесь. Село Шаблово росло и бурлило до Войны – потом резко пошло на спад. Сам Ефим дожил до 1961-го года – после него от Шаблово не осталось и следа. По памяти Ефима и книгах о нём, сюда потянулись энтузиасты уединения, и им удалось отстроить отдельные дома – всего-то пяток. Чудом удалось создать и музей имени Ефима. Это двухэтажный сруб. Вроде как бы овин. Что такое овин – это, по сути, кров и хлев под одной крышей. В таком овине и жил отшельник Ефим. В свои юные годы он учился у самого Ильи Репина в Петербурге. Но потом бросил столичный лоск и ушёл в щемящую правду деревенской жизни, сказочный быт и свет которой он донёс до нас на ярких образах с виду лубочных полотен, где изображён мир детей в их лучшем свете – они, как те гномы и эльфы, формируют своё сказочное королевство. Немудрено, что самое большое полотно – Город Всеобщего Благоденствия – люди после смерти творца Ефима просто разобрали на части и разнесли себе по домам!

Вот мы сидим с моими друзьями из Иркутска в кологривской избушке, недалеко от речки Унжи, в доме 72-летнего баяниста, в прошлом лесоруба ещё советской эпохи Виталия Павловича Лебедева – раньше жившего в Шаблово, очень близко знавшего и чтившего ныне святого старца деда Ефима.

– Впервые я о нём услышал в Народной галерее в Москве…, – начинает разговор мой друг-художник. Мы записывали беседу на диктофон и снимали на камеры очевидца жизни деда Ефима, и сейчас я предоставляю слово моим друзьям и главному герою – баянисту Виталию Лебедеву…

– Назовите мне сейчас такого человека, как наш Ефим! Ведь он был ещё и плотником. По его проекту сделаны и музей, и макет его жилья. А какой он был гончар! Сколько он оставил игрушек людям… Это сейчас все стали говорить: Ефим, Ефим, а ведь раньше, кроме самого Шаблово, его никто не примечал и не замечал. Но уже тогда, в своей юности, я относился к нему вдумчиво и понимающе. Чаще, конечно, он к нам заходил, реже я у него, одинокого, бывал. Вот, помню, лежит он на печи, а я учу и декламирую стих «Выхожу один я на дорогу», и он мне и говорит: «А знаешь, Виталька, что у этого стиха есть и мелодия…» И вдруг он запел «Выхожу один я на дорогу…» Все обомлели!

Беседы у нас были каждый день. Он придёт и чего-нибудь да говорит. Так же много он говорил и о Боге. К примеру, «Без Бога нация – толпа, объединённая пороком, или глуха, или слепа, иль что ещё страшней – жестока… Толпа останется толпой – пока она не обратится к Богу…»

Тут баянист, сам уже дед, Виталий словно вернулся в настоящее, как бы встряхнувшись, молвит про свою гармошку: «Ну что, показать, как она играет?». И тут же растягивает меха и затягивает песнь. Добавляя, как бы вскользь, что дед Ефим очень любил заниматься с детьми и виртуозно играл на гармошке и знал бессчётное число песен. На все случаи жизни. В том числе и своего же сочинения. Дед Виталий перебирает мелодии, демонстрируя своё умение складывать и переплетать мелодии – он тоже самоучка, как и Ефим, и не знает культа шаблонов, диктата стереотипов – можно/нельзя…