— Я вас спрашиваю, где вы его купили?

— Где купили? Известно, в гастрономическом, напротив аптеки. Опохмелиться надо рабочему классу? Надо или нет? — налезает он опять на меня. — Ну и, значит, у нас с Петькой Рыжовым раскладка, — бутылку совместно, он селедку, а я арбуз. Полный комплект.

— Когда вы его купили?

— Ну вот, теперь «когда купили»! Говорю, пошли нынче с Петькой опохмеляться и купили.

— Вы в магазип-то заявляли жалобу?

— В магазин? А чего нам магазин? Что, мы дорогу в правление не знаем, что ли? Хотим, чтобы разочлись с нами из главной кассы за нашу обиду. И вы, дорогой гражданин, — он .медленно грозит мне пальцем, — не увлекайтесь своим начальством, а то мы у вас тут все разнесем.

— Запугивать меня незачем, это ни к чему. Вы сами-то откуда?

Он выпрямляется с важностью.

— Мы заводские. С заводу «Путь к победе», он же самый бывший Кранц. У нас строго, у нас этого беспорядку не любят. Раз каперация, — подавай полное качество.

— Что же вы самп-то с утра гуляете, разве это порядок?

— А это вас не касаемо. На свои гуляем, не на ваши. Может, мы не с радости, а с горькой иронии жизни.

Понурившись, входит Кулябин, за которым я посылал Мотю. Посетитель оглядывается на него и вдруг кидается к нему, лезет целоваться.

— Гриша! — вопит он. — Друг! Что же ты, стерва...

Кулябин стряхивает с плеч его руки. Тот смотрит на него, качаясь, тусклыми глазами.

— Ты что тут бузишь? — Кулябин хмурится. — Опять загулял? Вот погоди, попрут тебя с завода, тогда узнаешь...

— Вот что, Кулябин, — вмешиваюсь я, — напиши сейчас же записку в двадцать третий магазин, чтобы ему вернули деньги за этот самый арбуз. Он действительно перезрелый и совсем прокис...

— Да брось ты, Журавлев, — начинает Кулябин раздраженно, — я этого парня знаю, он с нашего заводу, — первый пьяница и недотепа, он, наверное, и арбуз-то...

— Ладно, ладно, нечего там, сейчас же пиши записку и потом зайди ко мне.

Кулябин молча поворачивается, загребает посетителя и тащит его к двери. Тот упирается и кричит:

— Так это ты, милый друг, здесь командуешь! Нет, ты скажи, ты качество можешь понимать?.. Зазнался тут, сволочь, нарастил ряшку на легких хлебах...

Наконец они скрываются за дверью. Через несколько минут Кулябин возвращается.

— Садись, — говорю я ему сухо. — Признаешь арбуз?

Кулябин глухо откашливается.

— Признаю.

— Что же, вся партия такая?

— Вся, — роняет он безнадежно.

— Чего же ты смотрел? И главное, почему же, зная, что арбузы дрянь, пустил в продажу? Почему не пришел ко мне, не сказал? Что же, я тебя повесил бы за это?

— Да мне вчера только завмаги сказали, что они кислые. Я спросил — много ли, — отвечают: самая малость осталась. Ну, говорю им, пущай расходятся до конца...

— Так ты что же, хочешь, чтобы всякую дрянь, которую ты пропускаешь, мне потом потребитель на стол валил? Чтобы скандалили? Это, по-твоему, пропаганда кооперации?.. Эх, Кулябин!..

Кулябин встает, глядя в сторону.

— Саша, — говорит он с тоской, — отпусти ты меня на завод, обратно! Не умею я с этой коммерцией... Опыта у меня нету и способностей нет, сам видишь...

«Оптиков нету, — вспоминаю я, а сам думаю: — надо помягче...»

— Вот что, дорогой товарищ, ты это хныканье оставь. Про твои способности я сам знаю. Если бы надо было, сам бы тебя давно спровадил. Ты мне вот что скажи: желание у тебя есть?

— Есть...

— Ну и хватит. Со времепем натаскаешься. А то уж очень дорогая штука выйдет: сидел человек полгода, столько дела перепортил и ушел ни с чем. Партии-то от этого какая радость? И работника не получили, и убыток, и пового человека давай, а оп, может, еще хуже будет. Так что ты насчет «обратно» лучше заткнись. Гляди в оба, не будь рохлей. Ты что-то последнее время совсем осовел. Женить тебя надо, я гляжу...

Кулябин бледно улыбается.

— Ладно, — бормочет оп, — поработаем еще. Только вот что, Журавлев...

Влетает Гиндин, почему-то в пальто и в шляпе.

— Я вам нужен, Александр Михайлович?

— Да, я у вас хотел попросить те подсчеты...

— А насчет «Табачника» разве вы еще не знаете?

— Нет. А что такое?..

— Да понимаете, я сейчас заезжал в губсоюз, нужно мне было в финсчетный, и мне там Чернышев сказал по секрету, что вчера на президиуме ставили наш вопрос о слияпии. Постановили оставить вопрос открытым или как-то так. В общем, отрицательно.

— Да не может этого быть! Почему же нас не вызвали?

Гиндин разводит руками.

— Да что ж это такое! Мне же третьего дня Рабинович, заворготделом, говорил, что орготдел решил в нашу пользу.

— Это верно, Чернышев говорил, что орготдел поддерживал, но табачники заявили, что у них специфические условия, и потом черт знает что про нас наговорили. Будто бы у пас захватнические стремления, разбухший аппарат и что мы хотим за их счет починить свои прорехи.

— Вот гадость! — я поворачиваюсь к Кулябину: — Ну-с, что ты по этому поводу скажешь?