Кюхлю уже извлекали багром из пруда, а он пытался убежать от него. Убежать, потому что утонуть в мелком пруду было невозможно. Педагоги гнались за ним на лодке, на носу которой размахивал короткими ручками Давид Иванович де Будри и причитал по-французски, мешая профессору Куницыну работать багром. Кюхля, по грудь в воде, брел от них, раздирая сросшиеся зеленые заросли водорослей руками, и иногда решительно опускался с головой в воду, пуская пузыри. Однако через некоторое время голова его снова возникала над зеленоватой пучиной пруда, он кашлял, давился и стонал.

Наконец удалось багром зацепить его за воротник больничного халата и подтащить лодку к нему. Все вместе затянули Кюхлю на борт. Он плакал навзрыд и, когда его доставили на берег, все повторял одно и то же:

— Никто меня не любит!

Впрочем, в лазарет его не несли, шел сам, мокрый до нитки, со слипшимися волосами, шел и шмыгал огромным красным носом, с которого ручьем лились слезы и вода.

в которой граф Аракчеев поутру будит императора Александра I. — История их дружбы. — Вручение государем воспитанникам Лицея медалей и похвальных листов. — Зачисление Пушкина в Коллегию иностранных дел. — Характеристика Пушкина Энгельгардтом. — Грузино Аракчеева. — Процветание пахнет известкой. — Змей Аракчеев защищает государя от всех. — Посещение таинственного павильона на острове в Грузине. — Архитектор Минут. — Встреча государем принцессы Шарлотты, невесты великого князя Николая Павловича. — 18 июня 1817 года.

— Батюшка, — кланяясь императору, говорил граф Аракчеев, стоя возле его постели. — Хватит почивать, родимый! Пора ехать встречать принцессу Шарлотту!

Голос его был родной и ласковый. Александр Павлович помнил его таким еще со времен своей ранней юности, когда они с Елисаветой валялись в постели, а граф, тогда еще, впрочем, барон, приходил к нему в покои. Елисавета от смущения пряталась под одеяло и дышала ему в бок, приятно будоража и возбуждая его снова, хотя утреннее любовное игрище только что было закончено. Он и сам порой удивлялся своей неутомимости, возможности, едва закончив, начинать снова.

Граф Аракчеев в ту пору покрывал леность и эпикурейство наследника от строгого Павла Петровича. Александр Павлович был первым военным генерал-губернатором Санкт-Петербурга, и в пять часов утра на столе у императора должен был лежать рапорт, им подписанный. И каждый день в назначенное время рапорт появлялся на столе, потому милый друг барон Алексей Андреевич подписывал его в спальне, а императору Павлу докладывал, что Александр давно на ногах и занимается делами. После ухода Аракчеева он и занимался делами, только совершенно иного рода, извлекая из-под бока худенькую смеющуюся девочку, вскидывая ей одну ногу, как вскидывает ее балерина, и наваливаясь всем телом на другую. Он смотрел ей в глаза, и его каждый раз волновало, что она будто пугается происходящего, словно с ней это случается впервые.

— Да-да, мой друг, — ответил он Алексею Андреевичу, оторвавшись от теплых постельных видений. — Встаю. Ты уж меня прости. Где Александр Иванович?

— Я здесь, ваше величество, — отозвался из-за спины Аракчеева камердинер императора.

Аракчеев собрался выйти.

— Напомни-ка, Алексей Андреевич, где мы встречаем принцессу?

— В Каскове, батюшка, ваше величество.

Брат императора, великий князь Николай Павлович, уже встретил свою нареченную невесту, дочь прусского короля, ехавшую из Берлина, на самой границе и каждый день эстафеты доносили в Петербург, что поезд движется в сторону столицы, однако задержка происходит оттого, что на каждой станции великий князь показывает своему будущему шурину принцу Вильгельму войска и производит им учения.

Наконец Александр с матерью выехали их встречать, чтобы вместе прибыть в Павловск, где их дожидалась императрица Елисавета Алексеевна, как всегда, по нездоровью оставшаяся дома.

Не проехали и нескольких верст, как кареты императрицы Марии Федоровны остановились.

— Что там произошло? — поинтересовался Александр у Аракчеева, сидевшего со стороны, откуда лучше было видно.

Граф пригляделся. Несколько дюжих гайдуков вынесли кресло с горшком наружу и встали вокруг него плечо к плечу, спинами внутрь; за живой частокол проскользнула фрейлина Волконская, прижимая руки к животу.

Граф рассмеялся:

— Кажись, фрейлина обосралась.

При государе мог ругаться только Аракчеев, почему-то только от него Александр мог сносить это непотребство и ничто в нем не возмущалось.

Они помолчали, и государь, отнесшийся к этому вполне равнодушно, вдруг спросил:

— А кто?

— Княжна Волконская, батюшка.

Тогда государь рассмеялся: он сразу вспомнил анекдотичную историю Волконской с этим молоденьким лицеистом Пушкиным, зажавшим ее в темном коридоре. «Как она тогда-то не обосралась?» — подумал он про себя.

Он уже вспоминал эту историю совсем недавно, когда был на выпускном акте в Царскосельском Лицее. Этот Пушкин, маленького роста, худощавый, подвижный, стоял у него перед глазами, почему-то выделившись среди остальных.

Александр собственноручно вручал воспитанникам медали и похвальные листы. Исправляющий должность министра князь Александр Николаевич Голицын представлял императору каждого из сих воспитанников. Лучшие получали свидетельство из рук государя, следовавшую каждому отличившемуся медаль и к оной похвальный лист.