– Да. Белый костюм. Еще один повод для раздражения. Когда это я носил белые костюмы? Никогда не претендовал на роль Пьеро.

– Я знаю, но тебе костюм был к лицу… У меня, правда, что-то с памятью. Какая-то она стала перфорированная. Послушай, а я ведь совершенно не помню, кто была свидетельница. Какая-то рыжеватая девица, раскрашенная по-пролетарски. И куда-то потом делась, как растворилась… По-моему, она все время ждала, когда можно будет тебя поцеловать. Что ты молчишь?

– Пытаюсь вспомнить, – вру я и гляжу в потолок, обнимая Юльку. Беседуем мы в супружеской постели после страстных объятий, на которые настроило нас шампанское, выпитое на обезьяньей чужой свадьбе, где мы сегодня были гостями. Эта свадьба – до чего странно! – после благолепного церковного венчания игралась в цирке на Цветном. А наша – в «Праге». «Прага» – любимый арбатский ресторан Михаила Муратовича, одна из его излюбленных резиденций… Но нашу с Юлькой свадьбу мне вспоминать не слишком хочется, мягко говоря. Дурною пьесой стала для меня эта пышная церемония. – Пытаюсь вспомнить, Юлька.

…Он мог бы привести любую другую девчонку, мало ли у него их было, но притащил Людмилу, якобы намереваясь сделать мне приятное. Мол, все плохое позабыто, не правда ли, Люси, май бейби? Мол, каждый нашел свою любовь, все счастливы в финале мелодрамы. Выглядела Людмила вульгарной и оробевшей одновременно – воробей с подбитым крылом среди павлинов. Она изо всех сил старалась держаться в рамках, но все равно пялилась на меня самозабвенно. А Виктор – на Юльку, которую видел всего второй раз в жизни. И целовал ее по праву шафера, а Людмила – меня, трепетно, и я чувствовал ее как никогда раньше и пожалел на секунду-другую, ей-богу, хотя жалости тогда еще не научился.

Я все боялся, что выйдет сцена, – мои родители, приехавшие на свадьбу, не могли не узнать Людмилу и, безусловно, узнали. Но матушка что-то поняла и держалась настороже и очень дипломатично. Или, может быть, и даже, думаю, наверняка, уже тогда всеми мыслями и чаяниями своими была не с нами, то ли поддаваясь порыву, то ли давно все обдумав и решив. Зная матушку и вспоминая кое-какие последующие события, предположу, скорее, первое. Московский воздух всегда был опасен для нее, как любила говорить Елена Львовна, нынче скорбная душою. Московский воздух – отрава из отрав, токсичнее нервно-паралитического газа.

Сцены не вышло, и Людмилу тихо увели, когда ее затошнило после выпитого. Не так уж много она и выпила, но была беременна от Виктора, как выяснилось впоследствии. Объяснение у них, насколько я понимаю, получилось бурное. Намного позже я узнал, что он швырнул ей деньги на аборт и страшен был в этот момент, по ее словам, как убийца-маньяк. И покатилось, понеслось. Она пила, буянила в общаге, якшалась чуть не с последними забулдыгами и, поскольку была красоткой, имела успех. А в этой среде страсти, случается, бурлят, кипят ключом, и выражают их вполне примитивно. Этакий адаптированный к среде Шекспир.

И однажды сложился сюжет… Сюжет романтической народной песенки, из тех, что переписывали друг у дружки у нас в деревне девчонки. Двое соперников, подвыпив, передрались из-за жестокой кокетки Люськи, один другого зарезал, а потом лишил жизни себя в назидание коварной, о чем сообщил ей, прежде чем перерезать себе горло у нее на глазах. Это с ее, с Людмилиных, слов так получается, и почти сплошное вранье, я уверен. Думаю, была не более чем пьяная драка, может быть, ей тоже в пылу глаз подбили. Иначе бы дело не кончилось лишь милицейским протоколом, изгнанием из общежития и увольнением с фабрики. Ее бы наверняка обвинили в убийстве, чтобы не разбираться в сложных психологических мотивировках «трагедии», вот и все. Мне известны прецеденты. А Людмилу лишь уволили.

Уволили, впрочем, по статье тридцать третьей трудового законодательства, то есть с «волчьим билетом», и, полагаю, уволили скорее за пьянство и прогулы, чем по какой-либо еще причине. И милицейский протокол, переданный в отдел кадров, послужил лишь поводом для увольнения, а не причиной. После этой истории Людмила немного очухалась с перепугу. Но с соответствующей отметкой в трудовой книжке работу она себе в Москве найти не могла и скиталась несколько лет по ударным стройкам, которых в те времена еще хватало, потом, замучившись неустройством, грязноватой бродяжьей жизнью, вернулась в Московскую область и осела в конце концов в поселке под Можайском, где…

– Все еще вспоминаешь?

– Да нет, кое-что вспомнил. Просто задумался, витаю в облаках. Рыжеватую девицу привел Виктор. Ты же велела мне самому озаботиться свидетелями. Вот я и позвал своего лучшего друга, я же не знал этих ваших сложностей, не знал, что Михаил Муратович отверг его раз и навсегда из каких-то своих высоко политических соображений. А Виктор привел свою девушку. Кстати, Юлька, почему ты сама никого не пригласила себе в шаферши?

– Так некого было, Юра! У меня подружек никогда не заводилось, терпеть не могу птичники. И потом… Если бы я училась, то другое дело, тогда бы нашлась какая-нибудь однокурсница, что ли, которую даже папа не сумел бы отвадить, не одобрив. Но я же уперлась всеми четырьмя и не стала поступать в институт, и папа взял меня к себе на работу и определил в канцелярию к Луизе Станиславовне. Не ее же, змеищу, было приглашать и не мымру же какую-нибудь ублюдочную из ее гнезда, плод любви пишущей машинки и селектора.

– Между прочим, почему ты не стала поступать в институт? Для тебя это не составило бы проблемы.

– Во-первых, думаю, неудачный опыт Ритуси сказался, хотя тогда я этого еще не осознавала. Во-вторых, я же была самой умной! К десятому классу свободно владела двумя языками, объездила весь мир, ни в чем не нуждалась и внешностью была не обижена! Это ли не образование! Папа пытался меня переубедить, но слова не помогали, я только морщилась напоказ, как от оскомины, и вертела носом, и потому он обязал меня ходить на службу, чтобы я, помучившись под Луизиным гнетом, что-то там поняла о важности дальнейшей учебы… Но все бесполезно. Потому что, в-третьих, был ты, и я хотела за тебя замуж, и жила от поцелуя до поцелуя, от объятия до объятия, и ревновала тебя ко всем подряд длинноногим курящим интеллектуалкам и пышненьким курицам в локонах, которые вешались тебе на шею, что было, знаешь ли, заметно. И вот скажи-ка ты мне теперь: был у меня повод для ревности? Мне всегда казалось, что ты со мной как-то уж очень ловко обошелся в первую брачную ночь.