Шрифт:
На развороте было несколько фотографий очень плохого качества. Можно было только понять, что какая-то женщина на пляже обнимается с молодым мужчиной. Но зато текст статьи во всех подробностях и в ярких тропических красках описывал, как Елена Горобец на одном из элитных берегов океана весело и со вкусом наставляла рога недавнему посетителю этого кабинета. Ее курортный роман стал достоянием общественности, и супруги Горобец начали подготовку к разводу. Елене Горобец в бизнес-империи мужа принадлежал солидный кусок прибыли, поэтому разъезд обещал не ограничиться битьем посуды и дележом Большой Советской Энциклопедии между супругами по четным и нечетным томам. «Скоро затрещат твои кости, Елена Горобец!» – пошутила «желтая» газетка фразой из фильма «За спичками», может, впервые в своей истории напророчив.
Пока Корнилов читал статью, Санчук рассуждал вслух о том, что вставить убийство собственной жены в качестве рядового эпизода в сериал о маньяке-потрошителе – это неплохая идейка. А вот охаять его «собачью» версию, кажется, поспешили. Зачем торопиться, комкать оперативные наработки? Разве молоко в корове прокиснет?
– Что, сынку, помогли тебе твои японцы? – обратился Коля Санчук уже непосредственно к Михаилу, заметив, что напарник дочитал статью. – В следующий раз не брезгуй. Больше копайся в нашей родимой помойке…
– Санчо, а ты на подпись обратил внимание? – не дал ему торжествовать дальше Михаил.
– Подпись мне без надобности. Лев Толстой умер, а другие для меня все на одно лицо. Сходен товар, да разный навар… Впрочем, на этот раз я не в тему, кажется.
– Когда ты был в тему, друг Санчо?
Корнилов повернул к Санчуку газетный разворот. Под статьей полужирным шрифтом была набрана фамилия автора публикации: «Людмила Синявина»…
Глава 9
– Чудо – не чудо, – отрезал Санчо, – а только каждый должен думать, что он говорит или же что пишет о пресонах, а не ляпать без разбора все, что взбредет на ум.
Когда-то в старину вернувшийся с работы муж видел из прихожей мерцание камина и качающийся силуэт на стене. То ли пламя дрожало, то ли жена дремала в ожидании. Михаил в этот вечер, ловя ногами разбежавшиеся тапочки, тоже видел неровный свет в темной комнате, нестойкую тень, которая все клонилась, клонилась вперед, но опять откидывалась назад. Как дрова в камине, похрустывала клавиатура.
– Включи свет – испортишь глаза, – сказал Михаил, получилось, что самому себе, потому что сам и щелкнул выключателем.
– Спасибо, Медвежонок, – ответила Аня, не отрывая пальцев от клавиш, а взгляда от монитора. – Я не заметила, как стемнело.
– А ужжж…
Корнилов решил это слово не договаривать. Если что, скажет, что имел в виду породу змеи с красной полоской на шее. Опять эта красная полоска на шее!
– А ужин, добрый молодец, ты найдешь в кастрюле, кастрюлю – в ватном одеяле, ватное одеяло – в пледе, плед – под подушкой, подушка – на диване, диван – в комнате…
Михаил хотел встать позади Ани, но она задергала плечами, замотала головой.
– Терпеть не могу, когда заглядывают в мои строчки, – сказала она, словно отвечая на анкетный вопрос про нелюбимое в этой жизни.
Он отошел, но успел заметить, что Аня – не в Интернете. Белое поле «ворда» она засеивала черными литерами с красными полосками опечаток. Опять эти красные полоски! Аня работала… Она набирала какой-то текст, и у текста был заголовок.
– А ты поужинаешь со мной? – спросил Михаил. – Мне ужин без тебя не нужен.
Но Аня обидела его до глубины незрелой поэтической души, не заметив первых в его жизни, пусть и случайных стихов. Клацали клавиши, медленно ползла вправо прозаическая строка. Тогда Корнилов взял тетрадку, в которую заносил свои «криминальные» мысли, карандаш. Сел на диван, облокотившись на теплую гору, домашнюю Фудзияму, с горячим ужином в недрах.
Затем посмотрел в потолок, перевел взгляд на окно, на коробки с книгами. Остановился он все-таки на жене. Поднес к глазам карандаш, будто собирался измерить Анины пропорции, перед тем как перенести ее на бумагу, и написал первое слово. Заметив, что жена за это время нащелкала уже пару предложений, засуетился, ткнул карандашом в бумагу, как Буратино носом в холст на стене, сделал маленькую дырочку. Вдруг лицо его оживилось, и он стал быстро записывать какие-то слова. Но также неожиданно остановился, прочитал написанное, вырвал лист из тетрадки, скомкал и бросил на пол.
Аня перечитала статью, которую она написала для еженедельника «Арлекин»… не идти же туда завтра с пустыми руками!.. посмотрела еще раз на заголовок, поморщилась, махнула рукой. Только после этого она заметила Михаила, лежащего на диване, согревавшего ужин собственным телом. Пол перед ним был усеян белыми бумажными снежками. Но удивительнее всего была его физиономия, некая смесь детской наивности и пророческого вдохновения. Судя по его глупому виду, Корнилов сочинял стихи. Не от обиды ли? Не успела ли она его чем-нибудь невольно обидеть?